ЭСТЕТИКА ГОМЕРА

5. Космос

После изучения природы у Гомера, минуя бесконечные подробности природной жизни, мы перейдем к тому последнему и окончательному оформлению природы, которое греки (а за ними и весь культурный мир) назвали космосом. Ниже мы постараемся показать, что гомеровское представление о космосе в целом тоже глубочайшим образом эпично. Тут и примат общего над индивидуальным, т. е. примат общей и целостной картины мира над его отдельными единичными проявлениями, и пластически-живописная разрисовка, и традиционно-стандартное понимание и т. д. Без воспроизведения гомеровского космоса представление Гомера о художественной действительности было бы чрезвычайно неполным и лишилось бы своего последнего и самого существенного оформления.

Современный человек не может мыслить мир конечным. Астрономические теории, пытающиеся мыслить пространственную конечность мира, мало понятны современному сознанию, трудны для доказательства и встречают всеобщее сопротивление. Полная противоположность этому — Гомер. Ведь гомеровское мировоззрение основано на пластически-телесном трактовании действительности. И ярчайшим образцом такой трактовки является устройство гомеровского космоса. Он, разумеется, тоже   тело и как тело — конечен в пространстве, т. е. имеет определенную форму, или фигуру.

Начнем с общего разделения космоса, о котором говорит Посейдон (Ил. XV 187 слл.). Именно весь космос, согласно этому «сообщению», разделен между Зевсом, Посейдоном и Аидом. Земля — общее владение трех главных владык. Начнем с  фигуры земли.

а)   Форма и фигура космоса. Земля — плоскость или, вернее, диск, круг, плавающий на воде и сверху покрытый сводом, полушарием. Диск — земля, полушарие — небо. Небо сделано из меди или железа. Оно — «медное» (Ил. XVII425), «многомедное» (V 504, Од. III 2) и «железное» (Од. XV 329, XVII 565). Плоский характер земли легко усмотреть из того, что все ее точки мыслятся всюду одинаково видимыми. Гелиос говорит (Од. XII 379—381): «Дерзко они умертвили коров, на которых с такою радостью я любовался, — вступал ли на звездное небо или спускался с него, к земле направляясь обратно». Если припомнить, что остров Тринакия, на котором спутники Одиссея убили коров Гипериона, мыслился на крайнем западе, то Гелиос при своем «вступлении на небо» не мог бы их видеть, если бы земля не была плоской. В V 282 сл. Посейдон видит Одиссея с горы Солима, отправляясь от эфиопов, когда тот находится на противоположной стороне Греции.

Земля, хотя и «беспредельная» (Ил. VII 446, XX 58, Од. XV 79, XVII 386, 418, XIX 107), не вполне ясно говорится о «пределах земли» (Од. IV 563 ел., Гимн. IV 227), а в других местах говорится просто о многих землях (Ил. XV 81, Од. IV 268), о «широкой» (Ил. XI 741, XXI 387, Гимн. III 570, V 428, 472) или о «широкодорожной» (Ил. XVI 635, Од. III 453; X 149, XI 52, Гимн I 133) земле. Также и небо, хотя и «великое» (Ил. V 750, VIII 394, XXI 388), но оно и просто «широкое» (Ил. III 364, V 867, VII 178, 201, VIII 74, XV 192, XIX 257, XXI 272, Од. V 303, Гимн. V 13). Ниже мы увидим, что все эти размеры неба и земли вполне конечные.

б)   Океан. Земля окружена океаном, под которым ни в коем случае нельзя понимать океан в нашем смысле слова. Это не океан, а огромная река, обвивающая землю по краям. В таком виде он изображен на щите Ахилла (Ил. VIII 607 ел.). Море, которое греки мыслили на западе, непосредственно соприкасается с Океаном. По крайней мере, Одиссей (Од. XI 1—13) беспрепятственно въезжает в Океан, направляясь от Кирки (X 507 ел.) в Аид. О границах самого Океана, т. е. об его ширине, ничего не известно.

И если Одиссей доезжает до «границ Океановых», то это значит не «до границ самого Океана», а «до границ земли, образуемых Океаном». То же выражение — Ил. XIV 200, 302 и Гимн. IV 227. Гомер любит говорить о «глубокотекущем» Океане (Ил. VII 422, XIV 311, XXI 195, Од. XI 13 Гимн. III 185). Окружая землю, Океан втекает сам в себя, откуда его эпитет apsorroos, «вливающийся сам в себя», «обтекающий земной круг» (Ил. XVIII 399, Од. XX 65). Кроме того, Океан — величайший бог, вместе со своей супругой «матерью Тефией» даже «рождающее лоно (genesis) богов» (Ил. XIV 201, 246, 302). Сон (244) причисляет его к вечным небожителям. Из Океана текут все реки и моря на земле (Ил. XXI 195 ел.). В него заходит солнце, заря (Ил. XIX 1, Од. XXII 197), луна (Гимн. XXXII 7), Сириус (Ил. V 5 ел.) и все звезды, за исключением «Медведицы» (Ил. XVIII 489, Од. V 275). На южном берегу Океана живут мифические эфиопы (Ил. I 423, XXIII 205 ел.), на западном — киммерийцы (№ 36). На берегах Океана живут также и пигмеи (Ил. III 6) и Заря со своим любимцем Тифоном (Гимн. IV 227 ел.). Недалеко от крайнего юга Океана — Элисий, остров блаженных (Од. IV 563), и Аид (XI 13 ел.). Протей сказал Менелаю (Од. IV 563 - 568):

Будешь ты послан богами в поля Елисейские, к самым

Крайним пределам земли, где живет Радамант русокудрый.

565   В этих местах человека легчайшая жизнь ожидает.

Нет ни дождя там, ни снега, ни бурь не бывает жестоких.

Вечно там Океан бодрящим дыханьем Зефира

Веет с дующим свистом, чтоб людям прохладу доставить.

Наконец, на берегу Океана гарпия Подарга родила от Зефира двух коней Ахилла, Балия и Ксанфа (Ил. XVI 150), а в одной из пещер Океана выброшенный с неба Гефест был принят Фетидой и Эвриномой (XVIII 395—399). Океан со своей супругой Тефией имеют дочь Персу, которая от Гелиоса рождает Аэта и Кирку (Од. X 139); также дочери Океана — Эвринома (XVIII 398) и многие нимфы, перечисляемые среди тех, которые играли с Персефоной на лугу перед похищением ее Плутоном (Гимн. V 5, 418—422). Образ Океана, несомненно, является очень богатым, и недаром в эпоху философии мифологии ему отводилось одно из первых мест в мироздании. Характерно и то, что Порфирий, сравнивая учение Гомера об Океане с учением о Хаосе у Гесиода (в схолиях А В Ил. XIV 245 ел.), считает первое «более философским», «поскольку вода является жизнью всего, и она преимуществует перед четырьмя стихиями. Поэтому и Пиндар говорил, что «вода — лучше всего».

в) Аид и Тартар. Аид — местопребывание теней умерших, находится внутри земли, насколько можно судить по таким выражениям об умерших, как (Ил. VI 19, 411) «сходить под землю» или (XVIII 333, XXII 482, Од. XXIV 204, Гимн. V 399, 415) «под бездной земли». Полной ясности, однако, здесь нет, потому что имеется вполне определенное сообщение о том, как Одиссей достигал Аида: Аид находится на поверхности земли, на крайнем западе, в стране киммерийцев, около Океана, где Гелиос никогда не всходит и не заходит (Од. X 507—512, XI 13 ел.). Может быть, примирить эти воззрения можно тем уточнением, что в стране киммерийцев есть спуск в Аид. Читаем (Од. XXIV 11 ел.), что по сю сторону Океана, у входа в Аид, находится Левкадская скала, ворота Гелиоса, страна Снов, а также (X 509) роща Персефоны. Гермес ведет души убитых женихов на луг, покрытый растением асфоделью, где они и должны пребывать. Эреб тоже находится на крайнем Западе, где тоже есть место душ умерших (ср. нисхождение в Эреб Аякса XI, 563 ел.).

Наконец, из частей гомеровского космоса надо назвать Тартар, область весьма неясная, хотя и ставшая в Европе символом ужаса и кромешной тьмы. Что такое тартар? Большинство лингвистов производят это слово путем удвоения от tarasso «возмущаю», «привожу в беспорядок», и схол. А к Ил. VIII 13 так и пишет: «От беспорядочности (to ее tetarachtai) и слитости». Это самое глубокое место под землей, где находятся титаны, т. е. поколение богов, предшествующее олимпийцам (Ил. VIII 478 ел.). Он «огромный» (Гимн. II 158), «широкий» (III 374), и «глубокий» (Ил. VIII 481), и «туманный» (Ил. VIII 13, Гимн. III 256). Все это говорит не очень много. Но в науке были высказаны два простейших предположения, которые вносят полную ясность в гомеровское представление о Тартаре.

Во-первых, Тартар есть то же самое для богов, что Аид — для людей. Это — простейшее, элементарнейшее соображение, для которого не требуется никаких доказательств, поскольку всем известно, что Тартар есть местопребывание титанов. И тем не менее это соображение очень важно. Существует, значит, и для богов какое-то призрачное существование, как и для людей, и это вполне естественно, раз античные боги человекообразны. Второе соображение было высказано более 100 лет назад, и оно очень красиво завершает наше отрывочное представление о гомеровском Тартаре, а именно, вызывает в нас некоторую архитектоническую неудовлетворенность то обстоятельство, что гомеровский космос есть только полушарие и больше ничего. Поскольку   вся античность неизменно тяготела к закругленным формам, вполне естественно предположить, что снизу, под землей, проходит другое полушарие, симметричное верхнему полушарию, или небу. И так как небо, вообще говоря, есть место жительства богов, то верхнее небо есть место светлых олимпийских богов, а нижнее — место низвергнутых и потому темных богов. Нижнее небо и есть Тартар. Это красивая гипотеза максимально соответствует чувству гомеровского (и античного вообще) архитектонизма, и она настолько проста и естественна, что ее необходимо принять.

О Тартаре у Гомера важны два места. Зевс бранит Геру следующими словами (Ил. VIII 478 — 483):

Если бы даже дошла ты до самых последних пределов

Суши и моря, туда, где сидят в заточеньи суровом

480   Крон и Япет, ни лучами, которые Гелиос льет нам,

Не наслаждаясь, ни ветром. Кругом же них Тартар глубокий.

Если бы даже туда ты, скитаясь, дошла, — и тогда бы

Гнев твой не тронул меня, ибо нет тебя в мире бесстыдней!

Важно и то обстоятельство (для вышеприведенного толкования Тартара), что его расстояние вниз от земли мыслится таким же, как и расстояние от земли вверх до неба. Опять тот же Зевс грозится (Ил. VIII 13—16):

Либо, схвативши, швырну я ослушника в сумрачный Тартар,

Очень далеко, где есть под землей глубочайшая бездна,

15   Где из железа ворота, порог же высокий из меди, —

Вниз от Аида, насколько земля от небесного свода.

Аид, мыслится здесь, очевидно, в земле. Для конкретизации космических расстояний, признаваемых в эпосе, приведем место не из Гомера, а из Гесиода (Theog. 722 сл.):

Если бы, медную взяв наковальню, метнуть ее с неба,

В девять дней и ночей до земли бы она долетела;

Если бы медную взять наковальню, с земли ее бросить,

В девять же дней и ночей долетела бы до Тартара тяжесть.

Впрочем, у самого Гомера тоже есть суждение, из которого можно сделать вывод о расстоянии между небом и землей (Ил. I 591): Гефест, сброшенный Зевсом с неба на землю, летел целый день и к вечеру упал на Лемнос.

Мы указали три основные области гомеровского космоса: небо (с Олимпом и Эфиром), землю (с Океаном) и Аид (с Тартаром). Может возникнуть вопрос: как же, по Гомеру, происходит движение такого космоса? Солнце, луна и звезды восходят на востоке из Океана и погружаются на западе в Океан. Как же они совершают свой путь от запада к востоку, т. е. ночью? Прямого ответа на этот вопрос у Гомера не существует. Однако давным-давно было сделано предположение, что по Гомеру все светила ночью совершают свой путь по нижнему небу, т. е. по Тартару¹.

В итоге, Олимп и Тартар — две космические противоположности, тождественные по своему принципиальному значению для всего мироздания, так как они содержат все начала и концы существующего, но различные по характеру своего бытия. В одном они — светлые и положительные, а в другом — темные и отрицательные. Земля же среди них есть бытие относительное и совмещает в себе элементы того и другого. Однако абсолютны они — в одной и той же степени. Едва ли далеко от Гомера следующее изображение Тартара у Гесиода (Theog. 726—745):

Медной оградою Тартар кругом огорожен. В три ряда

Ночь непроглядная шею ему окружает, а сверху

Корни земли залегают и горько-соленого моря.

Там-то под сумрачной тьмою подземного боги-Титаны

Были сокрыты решеньем владыки бессмертных и смертных

В месте угрюмом и затхлом, у края земли необъятной.

Выхода нет им оттуда, — его преградил Посидаон

Медною дверью; стена же все место вокруг обегает.

Там обитают и Котт, Бриарей большедушный и Гиес,

Верные стражи владыки, эгидодержавного Зевса.

Там и от темной земли, и от Тартара, скрытого в мраке,

И от бесплодной пучины морской, и от звездного неба

Все залегают одни за другими концы, и начала,

Страшные, мрачные. Даже и боги пред ними трепещут.

Бездна великая. Тот, кто вошел бы туда чрез ворота.

Дна не достиг бы той бездны в течение целого года:

Ярые вихри своим дуновеньем его подхватили бы,

Стали б швырять и туда, и сюда. Даже боги боятся

Этого дива. Жилища ужасные сумрачной Ночи

Там расположены, густо одетые черным туманом.

г) Олимп и Эфир. Гора Олимп, находившаяся на границе Фессалии и Македонии и бывшая местопребыванием богов (Ил. V 367, 868, Гимн. I 109), мыслилась страной света. Олимп не просто «велик» (Ил. I 402, II 48, V 398, VIII 410, XV 21, 79, 57, 133 и др.) или «крутой» (V 367, 868, XV 84, Гимн. I 109), но и «снежный» (Гимн. XV 7), «многоснежный» (Ил. I 420, XVIII 186, Гимн. III

325, 505) и даже «сияющий» (Ил. I 532, XIII 243, Од. XX 103). Он мыслился настолько высоким, что сливался с эфиром и небом; и боги, «обитавшие на Олимпе» (Ил. V 404, 890, XIII 68 и др.), мыслились также и живущими на небе (V 750, VIII 394 ел., XVI 364, XIX 128, XX 299, XXI 267, Од. I 67, IV 378 и другие места). Но уже в «Одиссее» пропадает представление об Олимпе как о снежной горе, горной вершине и остается представление о нем лишь как о светлой небесной стране.

Очень важно правильно представлять себе, что такое гомеровский и вообще античный эфир, так как последующая античная философия и эстетика показывают нам, что эфир есть как бы та материя, из которой оформлена красота, взятая в своих основных принципах, т. е. боги.

У Гомера представление об эфире — самое общее и неопределенное. Оно сводится к фиксированию некоей неопределенной высоты, мало отличимой от неба вообще (Ил. XIV 288). Сон садится на большую ель, которая «достигала эфира через воздух»; в XV 686 крик достигает эфира, как и в XIII 837 — «эфира» и «сияния Зевса» (ср. схол. В: «Сияниями Зевса он называет небо»); в XVIII 214 и XIX 379 сияние от головы и щита Ахилла опять доходит до эфира; в Од. XIX 540 орел поднялся в «светоносный эфир» (у Евстафия: в «эфир или воздух»). Несколько новый момент находим в Ил. II 458, где от чудесной меди всесветлое сияние доходило через эфир до неба (впрочем, Беккер эта слова вычеркивает и читает: «доходило через воздух до эфира»); в Од. XV 293 ветер дул сквозь эфир (в словаре Эбелинга «Ведь ветер мог дуть при ясном небе». Eust. 1781, 54: «Эфиром, очевидно, называется здесь воздух, потому что настоящий эфир назывался бы безветренным». Ср. Гимн. II 255 «рванул из эфира», где в одной рукописи вместо «из» — «через», что лучше). Во всех этих текстах приводится различие между «эфиром» и «небом». Точно так же в Ил. XVII 425 железный гром доходит до медного неба через бесплодный эфир (Беккер это тоже оспаривает, ср. Гимн. V 67 «слышала я сквозь пустынный эфир ее громкие вопли»). В Ил. XIX 351 Афина слетела с неба через эфир (ср. Гимн. V 457), а в Од. V 50 Гермес слетел к морю «из эфира». В VIII 6 (об Аресе): «Мужества царь скиптроносный, скользящий стезей огнезарной меж семипутных светил по эфиру»; в XXXIII 13 (о Диоскурах): «Но вдруг появилися братья, быстро промчавшись эфиром на крыльях своих золотистых», т. е. когда разорвалось облако, то сверху показался эфир. В XVII 371 герои сражались во мраке, причем сражались «под эфиром», или, как бы мы сказали, «под ясным небом», так что везде разливалось сильное солнечное сияние и над всей землей и горами не было ни облака. В Од. VI 44 для обозначения эфира употреблено слово aithre — над Олимпом «безоблачное небо», а в Ил. XVII 646 Аякс молился Зевсу, чтобы тот послал aithren — ясную, хорошую погоду. В XVI 365 смятение и страх поднимается от судов так, как туча поднимается с Олимпа на небо через божественный эфир. В XV 20 Гера повешена Зевсом в «Эфире и тучах», для какового текста важно замечание схол. к XVI 365: «Это потому, что тучи не находятся в эфире», а также пояснение в словаре Эбелинга: «В самом деле, если бы Гера не была и в эфире и в воздухе, то поэт сказал бы «эфир» вместо «воздух». В XV 192 Зевс получил в удел пространное небо в эфире и тучах. Так как гора Олимп, на которой живет Зевс, уходит в эфир, Зевс называется «живущим в эфире» (II 412, IV 166, Од. XV 523; подобное у Аристофана, Thesm. 272 — «эфир, жилище Зевса», ср. Ran. 100). В Ил. XV 610 «был с эфира защитник Зевс» (схол. В. L). Выражение «с эфира», потому что Зевс — эфирный, поскольку Гомер охарактеризовал его не по его частичному, а по его совершенному устроению (аро tes'teleias diatribes), хотя прямых указаний на эфирную природу Зевса у Гомера мы не находим.

Приведенный материал не дает нам точных представлений о том, что такое эфир. Ясно только одно, он находится выше облаков и почти тождествен с небом. К. Лерс, подвергший (в связи со схолиями Аристарха) изучению гомеровские термины «воздух», «эфир» и «небо», приходил к тому выводу, что «воздух» — ближе всего к земле, до облаков, а та область, которая за облаками, это — эфир и небо. А именно небо обозначает и крепкую небесную твердь и всю эту высшую область, т. е. «эфир». Впрочем, тот же Лерс в другом месте находит возможным говорить об эфире и как о нижней части неба.

Таким образом, «эфир» и «небо» сливаются у Гомера почти в одно целое. Может быть, эфир есть тот материал, из которого сделано небо, но только материал не в физическом смысле (физически оно сделано, как мы знаем, из меди или железа), но по самому своему смыслу, т. е. эфир есть материал, из которого сделаны самые боги. Позднейшая античная эстетика разрабатывает этот вопрос весьма основательно, почему и необходимо корни этой «эфирной» эстетики проследить уже у Гомера.

д) Итог. Если бросить общий взгляд на гомеровский космос, то станет ясно, что анализировать его стоит не только с точки зрения историко-астрономической или историко-мифологической, но также и с точки зрения историко-эстетической. Ведь сознание эпох Гомера оперировало своими эстетическими ресурсами. Поэтому космос имеет наименьшую научную или философскую, но зато наибольшую художественную ценность. Гомер очень мало рассуждает о своем небе, об Олимпе, Тартаре, но мы видим, как он жадно и без всякой устали всматривается в эти предметы, в лазурную, светлую высь неба, в глубокую и мрачную глубину Тартара. Что гомеровский космос — это космос именно эстетического сознания, в этом не может быть никакого сомнения.

Но этого мало. Сразу же видно, что в области эстетической это есть космос пластический. Он — тело, огромное, «неизмеримое», прекрасное тело. И не вообще тело, о форме которого было бы очень трудно рассуждать и форму которого было бы очень трудно себе представить. Тело этого космоса вполне определенное, обозримое, измеримое. Это -- полусфера или (включая Тартар) сфера, в которой каждая точка тоже вполне определенна, т. е. известно, где в ней земля, где небо, где Аид, где Тартар, где звезды и т. д. Правда, кое-что тут не вполне ясно. Но ведь это объясняется состоянием наших источников. Поэмы Гомера не являются космологической поэзией, и естественно, что сведения о космосе в них очень скудны и отрывочны. Они могли бы и совсем отсутствовать, и Гомер от этого не пострадал бы. Но мы интересуемся не только гомеровскими поэмами как таковыми. Нас интересует также и сознание гомеровского грека. А гомеровский грек созерцает пусть примитивно-игрушечный, но в себе самом вполне законченный космос. И не математика и не механика создала этот космос, а почти целиком — эстетика.

Что тело этого космоса живое и разумное, т. е. что тут перед нами не только эстетика, но и мифология, об этом почти и не стоит упоминать. И также само собой понятно, что космос этот нисколько не выражен как предмет какого-нибудь индивидуального сознания, т. е. что он всецело эпический. В дальнейшей истории античной космографии мы находим учение о судьбе душ, то воплощающихся в земное тело, то уходящих опять в эфир; находим мы и числовые спекуляции пифагорейцев, учение об элементах у досократиков, теорию жизни в себе и первообраза у Платона, учение о перводвигателе и о «небе» у Аристотеля и т. д. Все это является образцами такого космоса, который уже тронут рассуждающим сознанием. На этих космосах видна печать эпохи, когда люди уже не удовлетворялись одним созерцательным подходом к космосу, когда люди хотели обработать его и с точки зрения теоретических интересов человека и с точки зрения его чаяний не только земной, но и космической жизни. Космос Гомера, напротив, нисколько не тронут такого рода «обработкой» — ни теоретической, ни практической. Космос этот — эпический. Его пластика и его мифология даны в своем полном непосредственном явлении, и еще никто не посягнул его разумно понять или осмыслить. Его только жадно созерцают, в него страстно всматриваются, впервые открыв на него свои наивные и удивленные глаза.

Такова художественная природа того самого первого, самого большого, самого основного и самого главного бытия у Гомера, которое называется космосом.

Отметим ряд современных работ, которые подводят нас к намеченному выше пониманию космоса у Гомера. Прежде всего необходимо назвать работу Б. Снеля «Открытие духа» (В. Sne11. «Die Entdeckung des Geistes», 1955), в которой исследуется непрерывное развитие от античной мифологии к античной философии. Такова же и работа В. Нестле «От мифа к логосу». (W. Nest1е. Vom Mythes zum Logos). Собрание материалов по ранней греческой терминологии, связанной с космосом, находим у В. Кранца (в журн. «Philologus», 1938, 93 Bd., и в «Archiv fur Begriffsgeschichte», 1955, 2, 1). Г. Диллер в статье «Дофилософское употребление терминов cosmos и cosmein (H. Di11еr. Der Vorphilosophische gebrauch von cosmos und cosmein. Festschrift, B. Snell, Munchen, 1956, стр. 47—60) исследовал 76 текстов из эпоса и лирики, где употребляются термины, связанные с понятием космоса, и пришел к выводу, что «космос» в философском употреблении этого термина обозначает упорядоченность частей в едином и нераздельном целом и актуальное проявление этой упорядоченности, будь то в красоте Геры (Ил. XIV 187), будь то в боевой готовности воинов или коня, будь то в социальных отношениях между людьми. По исследованию этого автора дофилософский греческий язык тем самым поставил проблему для такого же философского понимания космоса, которое начинается с Анаксимандра (Ср. К. Reinhardt. Parmenides, Bonn, 1916, стр. 174).

Укажем еще на одну интересную работу. В. Шадевальдт в своей статье «Модель мира у греков» (W. Schadewaldt. Das Welt — Modell der griechen. Die Neue Rundschau, 68. Jhr., H. 2 1957, стр. 187—213) высказывает ряд весьма интересных мыслей относительно структуры космоса, души, государства, произведений искусства и представления о богах у древних. Базируясь на традиционных пластических методах, но, в отличие от большинства излагателей, стремясь конкретно провести эту пластику эстетически и фигурно, автор говорит не только о модели космоса, но и о модели души, модели полиса, модели трагического героя, модели историографических изображений у древних. Он настаивает именно на понятии модели, поскольку модель предмета реально свойственна самому предмету, а не является только его первообразом, или образцом. Слово «модель», по Шадевальдту, надо перевести либо как paradeigma (первоначально это именно «модель», а не «образец»), либо как eicon («изображение», «образ», «структура»), в то время как образец по-гречески надо передавать еловом «прототип», а «прообраз» — как «архетип». Пластическая, телесно оформленная, вполне обозримая человеческим глазом модель космоса содержится, согласно этому автору, уже у Гомера и Гесиода, и эту модель он рисует в том же виде, как это мы представили выше. У Гомера — уже начало греческой классической модели космоса, которая в разных вариантах выступает у досократиков и кульминирует, с одной стороны, у Платона с его теорией космической значимости пяти правильных многогранников, а с другой, — у Аристотеля в его учении о неподвижном перводвигателе, который осуществляет свое интуитивное мышление и самосознание в виде круговорота неба неподвижных звезд. Не беря на себя ответственности за философские воззрения этого исследователя, мы все же должны отметить наглядность и проницательность его представлений об античном космосе.

Комментарии

1 О гомеровских звездах и созвездиях новейшая работа Н. L. Lоrimer. Stars and constalallations in Homer and Hesiod. Ann. Brit. Sch. Ath, 1951, 46, стр. 86—101.