[OCR - Д.Ю.Климушкин]

Галилео Галилей

ПОСЛАНИЕ К ФРАНЧЕСКО ИНГОЛИ

(1624)

Весьма знаменитому и превосходному

Синьору Франческо Инголи из Равенны

Уже восемь лет прошло с тех пор, синьор Инголи, как я, находясь в Риме¹, получил от вас сочинение, составленное в виде письма, обращенного ко мне, в котором вы прилагали усилия к тому, чтобы доказать ложность коперниканской гипотезы, о которой в то время было не мало шума; я имею в виду ложность ее преимущественно в отношении места и движения Солнца и Земли, причем вы утверждали, что эта последняя помещена в центре Вселенной и совершенно неподвижна, в то время как Солнце находится в движении и весьма удалено как от этого центра, так и от Земли, в подтверждение чего вы приводили доказательства трех родов: первые — астрономические, вторые — философские, третьи— богословские; и затем вы весьма любезно вызывали меня ответить вам в том случае, если бы я обнаружил у вас ложные или иные менее убедительные доводы. Отдавая долг вашей прямоте и другим проявлениям вашей любезности в иные, уже минувшие времена, я был убежден, что вы сообщили мне ваши размышления, будучи далеки от всякой зависти и действуя от чистого сердца; продумав тогда один или два раза ваши соображения и желая наилучшим возможным для меня образом ответствовать вашим искренним побуждениям, я пришел к решению, что для меня нет удобнейшего способа осуществить это мое желание, как сохранив молчание; ибо мне казалось, что этим способом мне не пришлось бы вносить чувство горечи в те настроения, которые (как я хочу думать) вы должны были переживать, когда были убеждены, что сразили такого человека, как Коперник; а вместе с тем я оставлял незатронутым — поскольку это зависело от меня — то мнение, которое составили о вас лица, прочитавшие ваше сочинение. Я не хочу сказать, что уважение к вашему имени дошло у меня вплоть до пренебрежительного отношения к моему собственному; я никогда не верил в то, что вес его настолько мал, чтобы могли иметь место случаи, когда кто-либо, хорошо изучив ваши возражения против того учения, которое я тогда считал истинным, мог бы из самого моего молчания сделать вывод о недостаточности моего разумения для того, чтобы все эти возражения опровергнуть; я говорю все, исключая богословские, в отношении которых, как мне кажется, следует поступать иначе, чем в отношении остальных, поскольку они подлежат не опровержению, но исключительно толкованию. Однако недавно, побывав снова в Риме², для того чтобы преклонить колена перед священными стопами его святейшества папы Урбана VIII, — к чему обязывал меня наш стариннейший обычай и те многократные знаки благоволения, которые я получал от святого отца, — я открыл и как бы воочию убедился в том, что я существенно заблуждался, придерживаясь указанного моего решения; я обнаружил, что сложилось твердое и общее убеждение, что я смолчал тогда, как бы убежденный силой ваших доказательств, причем иные считают эти доказательства и необходимыми, и неопровержимыми. И хотя то, что их за таковые принимали, и являлось некоторым облегчением для моего доброго имени, тем не менее о моих познаниях сложилось весьма слабое представление как у лиц, уясняющих себе эти вопросы так и у тех, кто в них не разбирается; у первых потому, что для них ясно, насколько слабым является нападение на меня, — нападение, на которое я тем не менее не отвечаю; у вторых же потому, что они, не имея возможности судить иначе как по исходу спора, из моего молчания приходят к таким же выводам; вот почему я увидел себя в необходимости ответить на ваше сочинение, хотя, как вы видите, с большим опозданием и против моей воли.

И заметьте при этом, синьор Инголи, что я отнюдь не приступаю к этой работе с намерением или с целью поддерживать или утверждать истинность учения, которое уже признано подозрительным и не соответствующим той доктрине, которая по своему величию и авторитету превосходит авторитет естественных и астрономических наук; но я делаю это с тем, чтобы показать, что, когда я вел мои битвы с астрономами и философами, я вовсе не был настолько слеп в своем разумении и слаб в способности рассуждать, что придерживался мнения об истинности коперниканской гипотезы, а не общепринятой птолемеевой, потому что не мог уяснить себе и понять те доводы, которые вами приводятся. К этому присоединяется и другое основание: оно заключается в том, что ваши доводы заслужили не малого внимания даже у лиц, положение которых позволило им в свое время дать шпоры к тому, чтобы конгрегация индекса отвергла доктрину Коперника; насколько я слышу, сочинение ваше могло дойти до различных зарубежных стран и, может быть, даже попасть в руки еретиков³; а при этих условиях, мне кажется, будет совместимо и с моим достоинством и с достоинством других отнять у них возможность составить себе более низкое мнение о нашей науке, чем надлежит; как будто бы среди католиков не нашлось ни одного, кому не было бы ясно, что ваше сочинение оставляет желать многого или же что на доверии к нему было отвергнуто учение Коперника; хотя мне вовсе не приходилось опасаться, чтобы кому-либо из этих отделившихся от нас людей удалось на основе ваших доводов вывести какое-либо твердое и обоснованное доказательство или прийти к неопровержимому опыту. К тому же я добавляю, что в целях опровержения еретиков, из которых, как я слышу, все обладающие более громкими именами придерживаются учения Коперника, я предполагаю войти в эти вопросы со всею подробностью и показать им, что если мы, католики, остаемся на старинных точках зрения, усвоенных нами из творений святых отцов, то это вовсе не по недостатку разумения, данного нам природой, и не потому, что от нас ускользают те доводы, опыты, наблюдения и доказательства, которые были учтены ими, а в силу того почитания, которое мы храним в отношении творений отцов нашей церкви, и из ревности к вопросам нашей религии и нашей веры; так что, когда они увидят, что все их астрономические и естественные доводы нами прекрасно усвоены и, более того, что мы владеем доказательствами, значительно более сильными, чем все, что было выдвинуто до сих пор, то они в крайнем случае смогут считать нас людьми, упорными в наших убеждениях, но вовсе не слепыми или невежественными в человеческих науках; а это, в конечном счете, не должно иметь значения для истинного христианина-католика; пусть еретик над ним насмехается за то, что он противопоставляет почитание творении святых отцов доказательствам и опытам, которыми обладают все астрономы и философы вместе взятые. Отсюда проистечет для нас еще одно преимущество; оно будет состоять в уразумении того, насколько мало доверия можно придавать человеческим рассуждениям и человеческому знанию и в какой мере поэтому мы остаемся обязаны высшим наукам, которые одни только и в состоянии развеять темноту, в которую погружен наш разум, и внушить нам те положения; к которым мы никогда не пришли бы через наши опыты и рассуждения.

Все эти соображения могут послужить, если не ошибаюсь, не только надлежащими извинениями моими перед общим мнением, но и настоятельными поводами к принятию мной решения ответить на ваше сочинение. Что же касается лично вас, то я не знаю, должен ли я просить у вас извинения за мое слишком значительное промедление (имея в виду, что вы сами предлагали мне выступить с ответом и даже на этом настаивали), или же, не следует ли мне просить вас простить мне и принять в благосклонном и спокойном расположении духа все то, из чего вы, быть может, увидите, как мною с совершенной ясностью будут раскрыты заблуждения, явившиеся причиной тех одобрении, с которыми были встречены ваши рассуждения. И вы не можете отказать мне в таком снисхождении, так как уже из моего восьмилетнего молчания вы могли прийти к убеждению, что я никогда не желал умаления вашей славы; а по содержанию моих ответов вы можете уяснить себе, что не в них, а в ваших собственных возражениях следует искать корней тех плодов, которые могут в каком-нибудь отношении внести в них известную горечь, к тому же и не без моего собственного огорчения; ибо, синьор Инголи, я должен (и да будет позволено вашей прямотой, как философа, высказать это с моим старинным расположением к вам столь свободно), положив вам, как говорится, руку на сердце и будучи заведомо убежден, что Николай Коперник посвятил этим труднейшим исследованиям большее число лет своей жизни, чем вы отдали на них дней, — я должен, повторяю, дать вам наиболее полные разъяснения и не оставить у вас легкомысленного убеждения в возможности повергнуть в прах такого человека; в особенности же с орудиями того рода, с которыми вы на него нападаете и которые в конце концов являются лишь частью самых общих и избитых возражений, приводимых в этих вопросах; причем, если в них кое-что принадлежит и вам лично, то оно еще менее действительно, чем все остальное. Итак, вы надеялись, что Николай Коперник не проник в тайны этого простейшего Сакробоско?⁴ Что он не понимал, что такое параллаксы? Что он не читал и не усвоил Птолемея и Аристотеля? Я не удивлюсь, что вы убедили себя в возможности его опровергнуть, раз уже вы были о нем столь слабого мнения. Но если бы вы прочли его с тем вниманием, которое вам было необходимо для того, чтобы его правильно понять, то уж если не все остальное, так по крайней мере трудность вопроса до такой степени повергла бы в окоченение вашу страсть к возражениям, что, прежде чем на них решиться, вы задержались бы над ними, а быть может и вовсе от них отказались.

Но уже раз то, что сделано — сделано, надлежит, насколько это возможно, озаботиться тем, чтобы вы или другие не нагромождали новых ошибок. Тем самым я перехожу к рассмотрению доводов, выдвигаемых вами в доказательство того, что Земля, а не Солнце помещается в центре Вселенной; и первый из них, основанный на величине параллаксов Луны и Солнца, я буду рассматривать с большей подробностью, чем другие, общеизвестные и старинные доводы, так как это первое рассуждение принадлежит лично вам; и поскольку я из него обнаруживаю, что вынуждаетесь в некоторых более подробных и точных познаниях, разрешите мне приступить к их пояснению, притом именно с наибольшей подробностью и точностью⁵.

[…]

Перехожу ко второму доводу, при помощи которого вы вместе с Сакробоско считаете возможным доказать, что Земля находится в центре небесного свода, потому что неподвижные звезды, в какую бы часть неба они [за сутки] ни пришли, обладают одинаковой видимой величиной;

здесь, как я утверждаю, вам недостает не только одного, но и всех условий, необходимых для правильного заключения. И прежде всего, вы предполагаете, что все звезды небесного свода помещены на одну и ту же сферу; но это столь сомнительное утверждение, что ни вы и никто другой не сможете доказать этого вовеки; что же касается меня, то я, оставаясь в области допустимого и вероятного, скажу, что даже из четырех неподвижных звезд, не говоря уже обо всех, не найдется и двух одинаково удаленных от любой точки, которую вы пожелаете избрать во Вселенной; и теперь уже вам надлежит доказывать обратное. Но допустим даже, что небесный свод есть действительно шаровая поверхность; откуда берется та уверенность, с которой вы утверждаете, что звезда всегда обладает одинаковой видимой величиной, и на каком основании считаете вы возможным утверждать затем, что наш глаз и Земля находятся в центре этой поверхности? Такое наблюдение полно трудностей, лишающих его всякой уверенности. Прежде всего, очень немного имеется звезд, которые были бы видимы у самого горизонта. Во-вторых, видимая их величина непрерывно и различным образом изменяется в силу испарений и других осложняющих обстоятельств. В-третьих, если бы такие вредные обстоятельства отсутствовали, какой невооруженный глаз мог бы когда-либо обнаружить те совершенно ничтожные изменения, которые должны бы иметь место в течение трех или четырех часов; или при помощи какого инструмента можно было бы установить эти чрезвычайно слабые различия? Напротив того, и наши глаза и инструменты оказывались до сих пор столь непригодными для таких определений, что даже в выводе величины видимого диаметра звезд наблюдатели ошибались больше чем на тысячу процентов; а теперь решите, не смогут ли они ошибаться и в тысячу раз, а пожалуй и гораздо сильнее⁶. В-четвертых, даже те авторы, которые помещают Землю в центре, полагают, что если звезды не кажутся нам более яркими, когда они находятся в полуденной части неба, чем когда они близ горизонта, хотя в первом положении они в действительности ближе к нам, чем во втором, почти на величину земного радиуса, то происходит это потому, что размер этого радиуса совершенно ничтожен по сравнению с расстоянием до неподвижных звезд; следовательно, и вы должны были бы признать, что пришлось бы предположить Землю весьма близкой к сфере звезд, с тем, чтобы приближение и удаление звезды, происходящие в силу суточного вращения (которое по величине не достигает земного радиуса), вызвали бы заметное изменение в ее видимой величине⁷; однако Коперник вовсе не настолько смещает Землю из центра и не настолько приближает ее к звездной сфере, чтобы сближение на один земной полудиаметр могло вызвать заметное увеличение видимой величины звезды, если учесть, что расстояние между Землей и неподвижными звездами может во много сот раз превосходить расстояние между Землей и Солнцем; для этого же нам вовсе не нужно допускать что-либо из того, что вам и Тихо Браге⁸ и другим представляется огромным преувеличением; все это я в свое время и в своем месте разъясню весьма подробно; теперь же я остановлюсь вкратце на немногом, чтобы устранить ошибку как вашу, так и других, главным же образом потому, что в этом будет заключаться ответ и на другие ваши утверждения.

Все эти противники Коперника утверждают на основании их вычислений, что годичное обращение Земли по ее орбите, производящее столь значительные и достойные изумления изменения положений планет, только в том случае не вызвало бы подобных же явлений в положениях звезд, если бы звездная сфера была настолько удаленной, что любая звезда могла бы обладать той видимой величиной, в какой она нами наблюдается. Но это только, если бы она сама была во много раз больше всей земной орбиты и, следовательно, во много тысяч раз превосходила размерами само Солнце; а все это они считают величайшей нелепостью. Однако мои вычисления обнаруживают, что дело обстоит совершенно иначе; а именно, они приводят меня к следующему: достаточно принять, что неподвижная звезда средней яркости лишь незначительно превосходит Солнце по своим размерам, чтобы уничтожить все затруднения, которые эти противники Коперника ему приписали на основе их же собственных ошибок; ошибки же эти происходят оттого, что видимую величину звезд как неподвижных, так и блуждающих [планет] они принимали значительно большею, чем она есть на деле; и это ложное положение привело их к таким ошибкам, что, в то время как они считали себя вправе утверждать, будто Юпитер в 80 раз больше Земли, на самом деле Земля больше Юпитера в тридцать раз⁹ (а это называется ошибаться в 240 000 раз на 100). Но, обращаясь к нашему предмету, я скажу, что по точным измерениям диаметра Юпитера оказывается, что он едва достигает 40 //, так что диаметр Солнца, как получается, превышает его в 50 раз; диаметр же Юпитера во всяком случае в десять раз больше диаметра неподвижной звезды не слишком яркой (как все это обнаруживается в наилучшие телескопы), так что диаметр Солнца заключает в себе 500 диаметров подобной звезды; отсюда немедленно получается, что расстояние до неподвижных звезд в 500 раз больше расстояния между нами и Солнцем. Так что же, по вашему мнению, должно произойти в отношении уменьшения видимой величины звезд, когда они в горизонте, или их увеличения в меридиане, если мы сместим Землю из центра звездной сферы на одну или на две пятисотых части полудиаметра этой сферы? И будет ли кто-нибудь достаточно простодушным, чтобы убедить себя в том, будто рядовые астрономы могут определить увеличение или уменьшение видимого диаметра звезды на такую его долю, когда для нас совершенно несомненно, что эти астрономы столь существенно ошибались в подобных наблюдениях, как мной было показано выше? Таким образом, выпады этих противников, как вы видите, уничтожаются, если принять, что звезды не слишком яркие — например, звезды третьей величины — по размерам своим равны Солнцу. Но в телескоп мы наблюдаем бессчетное количество звезд, гораздо более слабых не только чем эти, но даже и чем звезды шестой величины; и мы можем разумно допустить, что существует еще много других звезд, не видимых в телескопы, построенные по настоящее время; с другой же стороны, не будет ничего недопустимого, если мы примем, что все они по величине равны Солнцу, а некоторые еще и больше его; тогда, с разрешения вашего, что сможем мы сказать без всякого преувеличения о тех величайших глубинах, в каких они должны находиться? Ибо неподвижные звезды, синьор Инголи,  светятся их собственным светом, как я доказал в другом месте¹⁰; так что ничто не мешает нам называть и считать их солнцами; и если правда, что, как обычно считают, наиболее глубокие части вселенной суть вместилища и обиталища самых чистых и совершенных субстанций, то они окажутся не менее блестящими и яркими, чем Солнце; тем не менее весь свет, исходящий от них в совокупности, и их видимая величина,— я говорю это даже относительно всех звезд вместе взятых, — не достигают и десятой части видимой величины Солнца и того света, который оно нам сообщает¹¹; но причиной того и другого явления служит только их расстояние; так каким же и сколь великим должны мы считать его?

Перехожу теперь к вашему третьему рассуждению, которое вы взяли у Птолемея. При этом я прежде всего хотел бы обратить ваше внимание на то, что среди всех тех доводов, которые приводятся относительно одной и той же задачи, некоторые могут быть истинными, другие же ложными; но среди ложных могут встретиться такие, которые обнаруживают некоторое подобие с истиной по сравнению с другими, которые даже при неглубоком разборе немедленно обнаруживаются такими, какими они действительно являются, т. е. ложными и не относящимися к делу; а здесь произошло то, что вы, желая ущемить положение Коперника, высказываете такие вещи, которые в действительности все одинаково ложны (я не говорю этого про утверждения богословские), причем большинство из них относится к тому роду, ложность которых достаточно очевидна. К числу же тех, которые с первого взгляда обнаруживают некоторое подобие с истиной, относится и тот довод, который вы заимствуете у Птолемея; так же как и некоторые другие доводы, выдвигаемые им в Альмагесте, они не только имеют видимость истины, но, я бы сказал, что они являются доказательными во всей системе Птолемея, но совершенно бездоказательными в системе Коперника. Так стало быть, скажете вы, одни и те же положения могут быть и доказательными и бездоказательными по усмотрению постороннего человека? Нет, мой синьор, такими они быть не могут, если рассматривать их как абсолютные и брать их в отношении всей природы в целом; но, будучи иногда включены в другое ложное положение, они при этом допущении могут оказаться доказательными, примером чего вам послужит то рассуждение, к которому мы сейчас переходим.

Вы говорите вместе с Птолемеем: если бы Земля не находилась в центре сферы неподвижных звезд, мы никогда не были бы с состоянии увидеть половину этой сферы; но мы ее видим; следовательно — и т. д. Затем вы доказываете различными способами, что та часть сферы, которую мы видим, есть ее половина., но не больше и не меньше; первое из этих доказательств основывается на наблюдении двух звезд, противоположных друг другу, какими являются Глаз Тельца и Сердце Скорпиона¹²; когда одна из них восходит, другая заходит, и когда одна заходит, другая как бы на замену первой восходит; этим доводом с необходимостью устанавливается, что часть неба, находящаяся над Землей равна его части под Землей, так что каждая из этих частей — полушарие, и Земля находится в центре, поскольку это явление происходит на всех горизонтах¹³. Это рассуждение превосходно и достойно Птолемея: оно является доказательным. если присоединить его к другому допущению Птолемея; но если отвергнуть последнее, то все это рассуждение оказывается ничтожным; и действительно я весьма часто изумлялся тому, что другие астрономы, обладающие крупными именами, последователи Коперника, находили немалое затруднение в том, чтобы обойти этот довод; и им не приходил в голову истинный и к тому же весьма легкий ответ, именно: отвергнуть другое допущение Птолемея, на основе которого приведенное рассуждение приобретает свою силу. Ибо заметьте следующее, синьор Инголи: действительно, из того обстоятельства, что две звезды поочередно восходят и заходят в одно и то же время на всех горизонтах, с необходимостью вытекает, что Земля находится в центре сферы неподвижных звезд; однако здесь нужно ввести условие, что Земля стоит неподвижно, так что восходы и заходы звезд происходят в силу движения и обращения звездной сферы; но если мы (вместе с Коперником) остановим эту сферу и придадим земному шару вращение вокруг самого себя, то тогда уже вы можете поместить земной шар куда вам будет угодно, и все-таки с этими двумя звездами всегда будет происходить описанное явление, именно их поочередный восход и заход. Пусть для большей ясности будет дана сфера неподвижных звезд, D — ее центр, А — земля, удаленная на сколько угодно от этого центра, и пусть горизонт изображен прямой ВС. Если теперь, считая неподвижными Землю и линию горизонта, мы будем полагать, что вращается звездная сфера вокруг ее центра и что, когда одна звезда восходит в точке C, другая заходит в В, то очевидно, что когда точка С достигнет точки B, эта последняя еще отнюдь не вернется в С, так как находящаяся над Землею дуга СЕВ меньше той части, которая остается под Землею; поэтому звезда окажется в точке S (полагая дугу ВS равной дуге СЕВ); следовательно, после захода звезды С звезда В запоздает с восходом сообразно тому промежутку времени, который соответствует дуге SС. Но допустим теперь, что звездная сфера неподвижна и что Земля вращается вокруг самой себя, неся вместе с собою горизонт СВ: тогда уже не будет никакого сомнения в том, что когда конечная точка горизонта В будет в С, то другая его точка, именно C, будет находиться в В; и если вначале одна из обеих звезд В или С находилась на восточном краю горизонта, а другая на западном, то при вращении Земли эти звезды будут поочередно в одни и те же моменты времени возвращаться к соответствующим положениям; так что, как видите, эти поочередные восходы и заходы ничего не доказывают относительно места нахождения Земли. То же самое и в отношении вашего дополнительного указания, именно, будто из того, что расстояние между зенитом и горизонтом по вертикалям всегда равно 90 градусам, следует, что мы видим половину неба; действительно, пусть на том же чертеже линия ВС изображает какой угодно горизонт; если из центра А опустить перпендикуляр, конечной точкой которого будет точка зенита, то этот перпендикуляр составит по прямому углу на одну и на другую сторону, и в каждом из них будет 90 градусов; но чему будут равны обе дуги ВE  и ЕС, — это нам не видно, не известно, не может быть известным, а если бы стало известным, то и это бы ни к чему не послужило¹⁴. Наконец, ложным является и то, о чем вы говорите после этого, именно, что если бы Земля не была в центре, то нельзя было бы увидеть половину неба; на самом же деле, допустив, что небо имеет шаровую форму, а Земля удалена из его центра, то все равно половина неба была бы видна обитателям тех мест земного шара, горизонт которых проходил бы через центр неба.

Переходим к вашим утверждениям в ответ на доводы тех, кто говорил, что видимая нами часть неба не может ощутимым образом отличаться от точного полушария по той причине, что величина круга деферента Земли¹⁵ ничтожно мала по сравнению с громадными размерами звездной сферы; ко всему этому мне не пришлось бы снова возвращаться, так как я только что установил другие основания этого самого явления, именно то, что суточным обращением обладает Земля, а не звездная сфера; тем не менее я не хочу оставить вас без указаний о некоторых частностях, достойных того, чтобы их отметить. И прежде всего: утверждать, подобно тому, как вы это делаете с такой решимостью, опираясь на авторитет Тихо Браге, что если исходить из условия, чтобы орбита Земли, по Копернику, оставалась как бы неощутимо малой по сравнению с огромными размерами звездной сферы, то для этого нужно было бы, чтобы звезды были удалены на 14 тысяч полудиаметров этой орбиты, что составляет 16 с половиной миллионов полудиаметров Земли, — то все это действительно говорится вами со слишком большим доверием [к Тихо Браге] и вы слишком много придаете значения простым суждениям человека и пользуетесь ими для опровержения столь значительных положений, касающихся природы. И если бы это было допустимо уже в данном месте и по содержанию тех вопросов, которые мы здесь рассматриваем, я мог бы доказать вам, насколько Тихо Браге ошибается в этом вопросе, и что он не выставляет ничего существенного против Коперника; напротив, он обнаруживает, что у него не составилось ясного представления о системе Коперника, ни о тех явлениях, которые должны быть или не должны быть наблюдаемы у неподвижных звезд в силу годичного обращения, приписываемого Земле. Но обо всем атом вы услышите в другой раз; здесь же, — с тем, чтобы не казалось, будто я избегаю силы того, что вы утверждаете, — допустим, что земная орбита по размерам оказывается неощутимо малой в отношении звездной сферы; и чтобы ей быть таковой, необходимо, чтобы неподвижные звезды были удалены на 16500000 полудиаметров Земли: что видите вы в этом невозможного или неподходящего, синьор Инголи? Мне представляется, что все несоответствие коренится в человеческом воображении, но отнюдь не в самой природе, и чтобы показать, что это верно, начнем рассматривать все, что вы выдвигаете как нелепость.

Прежде всего вы говорите, что если признать такую громаду размеров, то Вселенная была бы асимметрична; но если вы, как геометр, принимаете это определение асимметричный в его действительном значении, то оно означает несоизмеримый; однако здесь нельзя избежать одной ошибки из двух, потому что, в то время как несоизмеримость есть соотношение между двумя членами [пропорций], вы говорите здесь только об одном, так как вы не указываете, по отношению к чему этот громадный объем оказывается несоизмеримым; но если же, внутри себя, вы имели в виду сказать, что при сравнении звездной сферы с деферентом Земли первая оказывается несоизмеримой со вторым, вы тем не менее ошибаетесь, раз вы уже сами выражаете в числах, т. е. делаете соизмеримыми их полудиаметры, говоря, что один из них заключает в себе столько-то раз другой; а если соизмеримы полудиаметры, то тем более будут таковыми их сферы. Но если, взяв термин асимметричный в его несобственном значении, вы имели в виду выразить то, что мы назвали бы непропорциональным, то ваше утверждение все-таки произвольно и не ведет к какому-либо обязательному заключению. И разве вам неизвестно, что до сих пор еще не решено (и я думаю, что человеческая наука никогда не решит), конечна ли Вселенная или бесконечна? Но если допустить, что она действительно бесконечна, как можете вы утверждать, что размеры звездной сферы непропорциональны по сравнению с земной орбитой, если сама эта сфера в отношении Вселенной оказалась бы гораздо меньшей, чем пшеничное зерно по сравнению с ней? Но примем, что Вселенная конечна и ограничена; какие имеются у вас основания говорить, что Все ленная непропорциональна в отношении земной орбиты. если только не то, что она должна заключать в себе эту орбиту слишком много раз, так как ее диаметр содержит в себе 14000 диаметров земной орбиты? Но если такое рассуждение приемлемо, то выходящими из пропорций окажутся все те предметы одного и того же рода, из которых один больше другого во столько-то и столько-то раз; и поэтому, так как в море имеются рыбы столь малые, что один кит может вместить множество их, а слон еще большее число мелких животных, то следовательно и киты и слоны суть животные, слишком выходящие из пропорций; так что, по вашему мнению, их не имеется на свете, поскольку такая непропорциональность не допускается природой. Сверх того, у Солнца (как я уже сказал) нет решительно никаких свойств, по которым мы могли бы выделить его из всего стада неподвижных звезд; поэтому утверждение, что каждая звезда есть Солнце, является совершенно разумным; теперь начните рассчитывать, сколько места в мире вы назначаете Солнцу для его собственного пользования и обитания, где оно оставалось бы холостяком и свободным от других родственных ему звезд; затем примите во внимание неисчислимое количество звезд и начните назначать столько же места каждой из них, как бы и во владение; тогда уже вы неизбежно придете к необходимости признать всю сферу неподвижных звезд гораздо большей, чем то, что вам представляется теперь чрезмерно обширным. Что касается меня, то когда я рассматриваю мир, границы которому доложены нашими внешними чувствами, то я решительно не могу сказать, велик он или мал: я, разумеется, скажу, что он чрезвычайно велик по сравнению о миром дождевых и других червей, которые, не имея иных средств к его измерению, кроме чувства осязания, не могут считать его большим того пространства, которое они сами занимают; и мне вовсе не претит та мысль, что мир, границы которого определяются нашими внешними чувствами, может быть столь же малым в отношении Вселенной, как мир червей по отношению к нашему миру. Что же касается того, что мог бы раскрыть мне рассудок сверх даваемого мне чувствами, то ни мой разум, ни мои рассуждения не в состоянии остановиться на признании мира либо конечным, либо бесконечным; и поэтому здесь я полагаюсь на то, что в этом отношении установят более высокие науки. Но до тех пор считать слишком большой эту великую громадность мира есть эффект нашего воображения, а не дефект в строе природы.

Вы пишете после этого, что такое удаление неподвижных звезд, если бы оно имело место, уничтожало бы у них возможность проявлять свое действие¹⁶ на земные дела, как вы затем подтверждаете примером действия Солнца, которое настолько уменьшается при удалении его зимой от нашего зенита, хотя это удаление и весьма незначительно, если сравнить с расстоянием до неподвижных звезд; говоря откровенно, я в интересах вашего доброго имени не хотел бы, чтобы все это было вами написано, в особенности, когда вы ищете подтверждений в примере с Солнцем. Ибо действительно, или этот пример служит вам на пользу или нет: если нет, то вам уже необходимо признаться в ошибке; если же вы считаете его уместным, то вы впадаете в другие и существенно большие заблуждения. Во-первых, для того чтобы иметь право говорить, что действие зимнего и удаленного Солнца оказывается слабым, предполагается, что рассмотрено его действие летом, когда Солнце более близко [к зениту]; ибо, если бы это действие всегда оставалось бы одной и той же силы, вы никогда не могли бы сказать, что то или другое из них слабо; поэтому в вашем примере по необходимости, предполагается, что вы рассмотрели действие Солнца в двух случаях; точно так же, чтобы иметь возможность, основываясь на подобии, говорить о действии звезд, нужно было бы знать их действия на двух различных расстояниях.

Из этих двух различных расстояний одно дается вами, а другое Коперником; и так как вы говорите, что расстояние до звезд по Копернику не подходяще для их действия, вам необходимо допустить, что эти действия имеют место при вашем расстоянии. Но это-то и является содержанием вопроса, и все ваше рассуждение остается одним petito principi; действительно, я с одинаковым правом могу сказать, что расстояние до звезд именно таково, каким его считает Коперник, и что как раз такое расстояние требуется для того, чтобы звезды действовали так, как они действуют; а если они действовать не могут, то я с таким же правом скажу вам, что на меньшем расстоянии они стали бы действовать с такой силой, что разрушили бы Вселенную. Все это происходит оттого, что когда вы впервые услышали об этой столь новой гипотезе Коперника, вы составили себе убеждение, что для того, чтобы дать ей место в природе, пришлось бы увеличить несоразмерным образом сферу неподвижных звезд; но так как подобная операция не по силам ни Копернику, ни любому другому человеку, вы и утвердились на вашей первоначальной, старинной точке зрения, на которой вы и до сих пор остались стоять неподвижно. Таким образом, все эти рассуждения, поскольку они основаны на пустых измышлениях, не должны быть проводимы в вопросах, касающихся предметов действительных и великих; еще менее возможно затем утверждать, что с ними хоть что-либо твердо доказано и выведено.

Что касается затем примера с Солнцем, которое летом греет сильнее, чем зимою, так как оно летом ближе к нашему зениту, — пример, который вы приводите, чтобы дать силу вашим утверждениям, — то, если я не ошибаюсь, он либо плохо подходит к тем понятиям, которые он призван пояснить, или же он направлен прямо против вас. Действительно, если вы приписываете большее или меньшее действие Солнца его большему или меньшему подъему в направлении зенита, то это решительно и ни с какой стороны не идет к делу, потому что увеличение размеров звездной сферы не увеличивает и не уменьшает углового расстояния звезд от зенита, но оставляет его таким, как оно есть. Если же вы имеете в виду определить действие Солнца по его приближению к Земле или удалению от нее, то ведь Солнце гораздо дальше от Земли летом, чем зимою, так как в это именно время оно находится вблизи своего аугэ¹⁷; так что, если бы вы хотели высказать по отношению к звездам какое-либо положение, соответствующее как опыту, так и примеру с Солнцем, вам пришлось бы говорить, что от удаления их настолько, насколько того требует Коперник, они не только не лишаются возможности действовать, но, напротив, становятся слишком активными, а их влияния слишком сильными (наподобие камней или града, падающих из более высоких областей); так что, в конечном итоге, они оказываются скорее в состоянии разрушать, а не сохранять неизменными земные предметы. И вот вам, синьор Инголи, плоды, произрастающие на почве рассуждений о чистых фантазиях или о понятиях, лишенных всякой связи и всякого основания.

Остается рассмотреть, насколько хорошо с вашими построениями согласуется другая часть ваших утверждений, именно, что неподвижные звезды должны по своим размерам превосходить земную орбиту, если допустить столь великое их расстояние¹⁸. Но я уже указал вам выше, что в построениях, которыми пользуются Тихо Браге и другие для того, чтобы прийти к таким поражающим нас выводам, имеется много ложного, как я это раскрыл в другом месте; здесь же я только укажу вам на следующее: для того, чтобы звезды обладали бы видимыми диаметрами в три или две минуты, раз они находятся на таких расстояниях, требуется, говорите вы, чтобы они по размеру были равны земной орбите; но ведь из всего этого вовсе не следует, что звезды в действительности обладают такими размерами, так как их видимый диаметр не измеряется даже и одной шестидесятой частью от трех минут: и уже отсюда обнаруживается, что Тихо Браге и вы, по вашему произволу, и в силу того, что вами не определена достаточно точно величина видимого диаметра звезд, увеличиваете размеры звездной сферы в 60 раз по сравнению с тем, что достаточно для уничтожения гипотезы Коперника; и это вовсе не незначительное сокращение, когда я говорю про уменьшение расстояния, вамп же осуждаемого, больше чем на 98 из 100. Но чтобы я когда-либо сам утверждал, что неподвижная звезда стягивает угол в две минуты, как вы мне приписываете, то это, на спасение вашей души, не может быть верным; потому что уже много лет прошло с тех пор, как я воочию убедился в том, что никакая звезда не стягивает даже и угол в 5 секунд, а многие даже и 4, и бессчетное количество их даже и 2 секунд.

Что касается вашего четвертого утверждения, которым вы осуждаете систему Коперника, говоря, по авторитету Тихо Браге, что эксцентриситеты у Марса и Венеры отличны от тех, какими их принял Коперник, и равным образом, что аугэ Венеры не неподвижно, как он же полагал¹⁹, то мне кажется, что в этом вы стремитесь подражать тому человеку, который решил разрушить до основания свой дом, утверждая, что вся постройка его неправильна и что он необитаем, только на том основании, что печь в нем дымила; и он бы это и сделал, если бы его приятель не убедил его, что достаточно исправить печь, не разрушая всего остального. Точно так же и я вам говорю, синьор Инголи: допустим, что Коперник впал в ошибку относительно этого эксцентриситета и этого аугэ; так исправьте их, потому что все это не имеет никакого отношения к фундаменту и к постройке всего здания в целом²⁰. Если бы у древних астрономов были бы такие же побуждения, как у вас, именно валить на землю все, что уже построено, всякий раз как будет обнаружена какая-либо частность, не соответствующая той гипотезе, из которой она была выведена, то не только не было бы возведено великое построение Птолемея, но мы все еще стояли бы перед его открытием и были бы в полной слепоте относительно небесных явлений; так, например, Птолемей допускал, что Земля неподвижно пребывает в центре, что размеры ее ничтожны по сравнению с небом, что Солнце и небосклон находятся в движении; но затем он утверждал, например, что все годы одинаковы по их длине; а вы, обнаружив, скажем, неравенство длины годов, начали бы сваливать друг на друга и Солнце, и небо, и Землю, и отрицать все то, что до тех пор принималось за истинное. Если бы художник на всякую незначительную ошибку, которую ему указали бы в пальце или в глазах той или другой фигуры, должен был бы забелить весь холст, то долго пришлось бы нам ждать изображения всей сцены. Коперник пришел к решению отвергнуть систему Птолемея вовсе не потому, что он обнаружил незначительную ошибку в движении той или другой планеты, но в силу существенного несоответствия в построении планетных орбит в целом, допустить которое было невозможно, и в силу весьма многих других чрезмерно преувеличенных положений; все это устранялось затем в его системе. Поэтому я отвечаю вам, что если из-за каждого частного явления, которое будет обнаружено в той или иной части неба, пришлось бы изменять строение Вселенной, то мы никогда не придем и к началу чего бы то ни было; ибо я заверяю вас, что никогда все движения, все величины, все расстояния и расположения планетных орбит и звезд не будут определены с такой точностью, что они не будут уже больше нуждаться в непрерывных исправлениях, хотя бы каждый из живущих был Тихо Браге, или даже и сто раз Тихо Браге. И не думайте, что на небе не осталось уже больше движений, изменений, отступлений [anomalie] и других явлений, еще не наблюденных и не познанных нами, а быть может даже не подлежащих, по их собственной природе, ни наблюдению, ни объяснению. К тому же, на каком основании можем мы быть уверены в том, что движения планет не окажутся несоизмеримы между собой, и потому будут не только допускать, но, более того, требовать непрерывного исправления, поскольку мы обращаемся с ними не иначе, как если бы они были соизмеримы? Но когда речь идет о проблемах важнейших, которые по необходимости должны быть решены либо так, либо иначе, и где нет возможности прибегать к «третьим случаям», как, например, по вопросам: движется ли Солнце или стоит неподвижно; движется ли Земля, пли нет; находится ли она в центре или вне его; вращается ли небесная сфера или она неподвижна,— то обо всем этом можно высказывать утверждения более определенные; выводы в отношении подобных вопросов не могут быть поставлены в зависимость от всякого нового и притом частного обстоятельства, которое будет открыто и наблюдено в области собственных движений планет. Поэтому оставьте стоять фундаменты всего коперниканского здания, как они есть, и выправляйте на ваш манер эксцентриситет Марса и Венеры, приводите в движение ее аугэ: все это вещи, не имеющие никакого отношения ни к движениям, ни к местоположениям Солнца и Земли.

Перехожу теперь к тем двум вашим доводам, которые вы называете физическими; на мой взгляд, они наполнены паралогизмами того рода, в которых за истинное принимается то, о чем идет спор; и мне представляется, что обманчивость их рождается у вас потому, что вы не можете освободить ваше мышление от некоторых определений и предложений, с которыми вы внутренне свыклись в силу долгого пользования ими²¹.

Первое ваше рассуждение приводит к следующему: мы видим, что среди тел простых те, которые являются более густыми и тяжелыми, занимают самые низкие места (как это обнаруживается с землей относительно воды и с водой относительно воздуха); но Земля есть тело более густое нежели Солнце, а во Вселенной самое нижнее место есть ее центр; следовательно, Земля, а не Солнце, находится в центре.

Здесь я замечаю прежде всего следующее: когда вы утверждаете, поясняя это на примерах воды, воздуха и земли, что тела более тяжелые занимают и более низкие места, то вы под этими обоими определениями, именно низкое и высокое, по необходимости не можете подразумевать ничего иного, как то, что у нас находится под ногами, т. е. расположено в сторону центра земного шара, и то, что находится у нас над головой, в направлении к небу; ибо если бы под местом нижним вы стали бы разуметь центр мира, то паралогизм был бы уже налицо, потому что вы принимали бы тогда за очевидное то, что еще является вопросом: именно, что Земля расположена в центре Вселенной. К тому же свойство «быть ниже» заканчивается у центра Земли и им ограничивается; оно вовсе не распространяется до бесконечности, как свойство «быть выше»; ибо, действительно, прямая, перпендикулярная к поверхности Земли, проходящая через нашу голову и ноги, может быть продолжена до бесконечности, так как она все время будет достигать областей более высоких; но того же самого нельзя сделать в направлении к центру, потому что прямая будет опускаться все ниже, пока не дойдет до этого центра; но при дальнейшем ее продолжении она станет уходить в области более высокие. С таким же основанием мы можем утверждать, что подобное расположение имеет место на Луне, на Солнце, на Венере, на Юпитере и на любом другом небесном теле; ибо эти тела, будучи шарообразной формы, обладают центром, и части их, расположенные вокруг этого центра, имеют одинаковое устремление и расположение двигаться в направлении к нему, всякий раз как они от него удалены; так что на Луне, на Солнце и на других звездах нижнее место есть их центр, верхнее лежит в направлении к поверхности, а дальше, вне ее, в направлении к окружающему небу. И мы можем говорить об этих свойствах «быть ниже» и «быть выше» не только для названных твердых небесных тел, но также и для тех орбит и тех сфер, которые окружают какую-либо точку: так, для четырех Медицейских планет, обращающихся вокруг Юпитера, нижним местом будет служить центр Юпитера, а все, что находится вне этих орбит, будет по отношению к ним верхним; таким образом, то, что для Земли есть нижнее место, именно ее центр, для Медицейских планет будет верхним. Такое же «нижнее место» будет существовать и для орбит других планет; это будет центр их обращений; высшее же место будет здесь все находящееся за пределами этих орбит в направлении к остающейся части окружающего неба. Следует ли затем и для совокупности неподвижных звезд назначить нижнее место, т.е. некоторый центр, и верхнее место, расположенное во внешних областях, — решение этого сопряжено с сомнениями; но в этой неопределенности представляется гораздо более разумным сказать нет, чем сказать да; поскольку (как я уже говорил выше) я не верю, чтобы звезды были все расположены на одной и той же шаровой поверхности, так чтобы они были равно удаленными от некоторой определенной точки, именно от центра их сферы; напротив, одному Богу известно, найдется ли больше трех звезд на одинаковом расстоянии от одной и той же точки. Но если все-таки признать, идя вам навстречу, что все звезды расположены на одном и том же расстоянии от одного центра, то и тогда у нас во Вселенной было бы столько же центров и столько же мест «высоких» и «нижних», сколько имеется в мире шарообразных небесных тел и круговых орбит, расположенных вокруг различных точек.

Обратимся теперь снова к вашей аргументации; здесь, прежде всего, необходимо, чтобы вы либо грешили в ней по форме, либо чтобы вы по содержанию не могли утверждать ровно ничего из того, что вам нужно. Действительно, чтобы не грешить в отношении формы, нужно развивать ваши доводы так: из числа простых тел (каковыми являются воздух, вода и земля) те; что наиболее сгущены и тяжелы, занимают и более низкие места, т. е. места более близкие к центру Земли, ибо так нам показывает опыт, потому что вода располагается выше земли и воздух выше воды; но Земля более сгущена и более тяжела, чем Солнце. Следовательно, Земля, а не Солнце, занимает области более низкие — именно те низкие места, в которых располагается земля, по сравнению с водой и с воздухом; так что из всего рассуждения нельзя вывести ничего иного, как то, что Земля, а не Солнце, занимает место самое нижнее и ближайшее к собственному центру Земли; это я вам уступаю и уступил бы вам даже без силлогизмов. Но если вы в заключении [силлогизма] за нижнее место пожелаете принимать не центр Земли, но центр Вселенной, то либо вы допустите «силлогизм из четырех членов», подменяя центр Земли на центр Вселенной, или же вы должны считать известным то, что и является вопросом, именно будто бы Земля, как тело наиболее тяжелое, должна находиться в центре Вселенной; но тогда, если вам позволено переходить от центра Земли к центру звездной сферы, то я с неменьшим основанием, чем вы, буду утверждать, что Земля находится в центре Юпитера или Луны, потому что и эти места являются в миро такими же нижними, как и сам центр Земли.

Но вы скажете, что, допуская в ваших предпосылках нахождение более густых и тяжелых тел в нижних частях Вселенной, вы считаете это не заданным, как известное само по себе, а доказанным на примерах воздуха, воды и земли, так как земля располагается в наиболее низких местах по ее собственным свойствам; но если таковы были ваши предположения, то вы все же заблуждаетесь, и еще более значительно, в отношении других обстоятельств. Прежде всего вам будет необходимо допустить у небесных тел двоякое устремление; первое — у их частей, обладающих тяжестью, т. е. устремление этих частей в направлении к центрам своих сфер; и другое, именно устремление этих сфер в целом к центру Вселенной; ибо только так, а не иначе земные и водные части небесных тел будут содействовать принятию ими шарообразной формы, и уже затем приводить эти тела к центру Вселенной. Но у вас не будет никаких оснований отрицать наличие таких же условий на Луне, на Солнце и на других небесных шарообразных телах; вы не можете говорить, что у частей этих тел отсутствует то стремление к приданию им шаровой формы, которое, как вам известно, у частей Земли служит к образованию земного шара; но если это же самое стремление достаточно и для того, чтобы Земля стремилась к центру Вселенной, то оно будет действовать таким же образом и у прочих шаровых небесных тел; так что, если справедливы ваши рассуждения, нужно будет признать, что все шаровые небесные тела, будучи густыми и тяжелыми, обладают устремлением к нижнему месту Вселенной, т. е. к ее центру; и потому, идя вам насколько возможно навстречу, можно было бы сказать, что Земля, будучи более сгущенной и тяжелой, чем Луна, Солнце и другие звезды, занимает указанный центр; но почему же тогда остальные тела не падают по крайней мере вплоть до поверхности Земли, чтобы приблизиться, насколько они смогут, к этому желанному центру? Не замечаете ли вы (и в этом другая ваша ошибка), что для перехода к заключению [силлогизма] там, где вы говорите в малой посылке: «но Земля есть тело более густое и тяжелое, чем Солнце», вам нужно было бы сказать, что не только Земля, но также и вода и воздух суть тела более густые и тяжелые, чем Солнце, потому что и они. по вашему мнению, находятся в «нижнем» месте. Но это вещь, в которой, как мне кажется, вы никогда никого не убедите, даже и тогда, когда будете рассуждать сами с собой. Но что я говорю? Вы все-таки делаете вид, что убеждены во всем этом, и хотели бы еще убедить и меня, ссылаясь на Аристотеля и на всех перипатетиков, утверждающих, что небесные тела не обладают никакой тяжестью. Но здесь, прежде чем идти дальше, я замечу вам, что в вопросах естественных авторитет человека не имеет никакого значения; вы же, как юрист, хотите извлечь из него большие капиталы; однако природа, синьор мой, насмехается над решениями и повелениями князей, императоров и монархов, и по их требованиям она не изменила бы ни на йоту свои законы и положения. Аристотель был человек: он смотрел глазами, слушал ушами, рассуждал мозгом; также и я — человек, я смотрю глазами и вижу гораздо больше того, что видел он; а что касается рассуждений, то, верю, что рассуждал он о большем числе предметов, чем я; но лучше или хуже меня, по вопросам, о которых мы рассуждали оба, это будет видно по нашим доводам, а вовсе не по нашим авторитетам. Вы скажете: «Столь великий человек, у которого было такое множество последователей?». Но это ничего не стоит, потому что давность времени и число протекших лет принесли ему и число приверженцев; и хотя бы у отца было двадцать сыновей, отсюда нельзя по необходимости вывести, что он более плодовит, чем его сын; у которого только один ребенок, потому что отцу шестьдесят лет, а сыну двадцать. Но вернемся к предмету.

К ошибкам Аристотеля вы присоединяете еще одну и даже большую, а именно: вы предполагаете истинным то, о чем ведется весь спор. Аристотель в его философских рассуждениях заключал, что Земля, как наиболее тяжелое тело, находится в центре небесной сферы; а затем отсюда, видя, что Луна, Солнце и небесные тела не падают к этому центру, он приходил к выводу, что они лишены тяжести. Но теперь уже вы, рассуждая как бы по кругу, предполагаете известным, что небесные тела не обладают тяжестью, для того чтобы доказать то, из чего выводится отсутствие у них тяжести, именно, что Земля находится в нижнем месте Вселенной и что она находится там потому, что она тяжела.                  

Ошибка, общая у вас с Аристотелем, следующая: когда вы говорите: «у твердых тел имеется их собственное естественное устремление — двигаться к центру», то под центром вы понимаете либо точку в середине данного тяжелого тела, либо центр всего сферического мира; в первом случае я утверждаю, что Луна, Солнце и все прочие шарообразные светила во Вселенной являются не менее тяжелыми, чем Земля, и что все их части содействуют образованию их собственных сфер; так что, если когда-либо от них отделяется часть, она возвращается к своему целому, точно так же, как это происходит с частями Земли; и никогда вы не убедите меня в противном; но если же вы под центром признаете центр мира, то я скажу вам, что и Земля отнюдь не обладает никакой тяжестью и не стремится к центру Вселенной, а находится на своем месте, так же как и Луна на своем.

Сверх всего этого, я вижу, синьор Инголи, что вы вместе с вашими перипатетиками запутались в странном лабиринте, стремясь найти и определить, где же находится этот предвкушаемый вами центр Вселенной; Аристотель считал, что это та точка, которую окружают все небесные сферы; и я говорю не только про сферу неподвижных звезд, но и про сферы Сатурна, Юпитера, Марса и других планет; и затем, полагая, что все эти сферы концентричны, он находил возможным говорить о центре сферы неподвижных звезд лишь постольку, поскольку он считал, что и ее центр и центры планетных сфер совпадают; что же касается до сферы неподвижных звезд самой по себе, то было затруднительно и даже невозможно найти ее середину по причине ее выходящей за всякие границы обширности. Поэтому Аристотель признавал безусловным, что центр Вселенной — тот же, что и центр планетных орбит, и в нем поместил Землю. Но что в наше время в этом центре помещают не Землю, а Солнце, — это само по себе столь же ясно и очевидно, как само Солнце; да это, я уверен, вы и сами признаете; тем не менее, хотя для вас могло бы легко раскрыться, что Аристотель глубоко заблуждался по самой сути вопроса, вы все-таки (будучи движимы чувством крайней привязанности) стремитесь оставить на ногах все то, что вы находите выраженным в его словах; и уже скорее будете вы стараться поставить весь мир вверх дном, чтобы найти центр Вселенной (так как центр Аристотеля оказался пропавшим), чем признать здесь ошибку; и притом вы сильнее верите и больше надеетесь на помощь со стороны пустого человеческого авторитета, чем опасаетесь высших сил природы и истины. Если какая-либо точка мира может быть названа его центром, то это центр обращений небесных тел; а в нем, как известно всякому, кто разбирается в этих вопросах, находится Солнце, а не Земля²².

После того, как все это разъяснено, окажется совершенно' безразличным, считать ли Солнце более густым, т. е. плотным и тяжелым, чем Земля, пли же, напротив, менее тяжелым и плотным; об этом ни вы, ни я ничего не знаем и узнать с определенностью не можем; однако, высказывая здесь не больше как мое мнение, я склонялся бы скорее к первому, чем ко второму, притом даже на основе доктрины перипатетиков, которые учат, что небесные тела, в противоположность Земле, являются неизменными и нетленными; здесь представляется, что твердость и прочность частей тела более способствует продолжительнейшему его существованию, чем рыхлость и меньшая связность этих частей; и мы видим, что в силу таких свойств золото, наиболее тяжелая из всех элементарных материй, твердейшие алмазы и другие драгоценные камни более приближаются к нетленности, чем другие тела, менее тяжелые и связные. Затем, относительно тех наших огней, которые по причине их яркости вы уподобляете Солнцу и хотели бы отсюда заключить, что как они являются по природе разреженными и легкими, то таким же должно быть и Солнце, — мне представляется, что вы рассуждаете и здесь не основательно; потому что против этого я смогу вам сказать, рассуждая с достаточным правдоподобием, что мы видим, как наши огни. будучи по природе своей столь разреженными, обладают при этом и кратчайшим, а иногда даже и мгновенным существованием; напротив, так как вы вместе с Аристотелем считаете, что Солнце вечно и неуничтожаемо, необходимо, чтобы оно состояло из вещества чрезвычайно плотного и тяжелого; сверх этого мне представляется, что блеск его сияния весьма сильно отличается от блеска наших веществ, когда они сгорают. Наконец, когда вы (в заключение этих ваших доводов) ссылаетесь на обычные авторитеты философов, чтобы доказать мне, что центр должен называться самой низкой частью, а поверхность или внешняя граница самой высокой частью, то я отвечаю вам, что все это одни слова и одни названия, из которых ровно ничего не вытекает и которые не имеют никакого отношения к предположению о самом бытии вещей; потому что я одинаково буду отрицать, что Земля находится в нижней части, как и то, что она находится в центре. И если все же в вашем понимании само название центр должно обладать такой силой, чтобы притянуть к нему Землю, то почему не поместить ее на небесном своде, где имеются тысячи центров, так как каждая звезда есть точная сфера, а у каждой сферы есть центр? ²³

[…]

После всего этого в вашей работе приводятся доводы, при помощи которых вы предполагаете доказать неподвижность Земли и лишить ее всех движений, которые ей назначил Коперник, именно суточного вокруг самой себя и обоих годичных, из которых одно вокруг Солнца по эклиптике, а второе снова вокруг самой себя, но в сторону, противоположную суточному движению²⁴; и хотя годичное движение Земли вокруг Солнца уже вами осуждено, раз вы считаете доказанным, что Земля находится в центре Вселенной, вы все-таки приводите в опровержение его (как мне представляется, из избытка предосторожности) и другие доводы.

Что касается суточного движения, т. е. движения Земли вокруг самой себя в 24 часа, с запада на восток, то вы весьма легкомысленно проходите мимо многих рассуждений и опытов, которые приводятся Аристотелем, Птолемеем, Тихо Браге и другими, и упоминаете только о двух: именно о том употребительнейшем, который относится к тяжелым телам, падающим отвесно на земную поверхность, и о другом, касающемся бросаемых тел, поскольку они проходят одинаковые расстояния, притом безразлично, будут ли они брошены к востоку или к западу, к северу или к югу; и мне представляется, что вы говорите о них настолько кратко, быть может, по той причине, что вам кажется, будто они приводят к убеждению с высокой очевидностью и необходимостью. Но в отношении этих и других данных, отлично известных Копернику и рассмотренных им, а мною самим еще со значительно большим вниманием, — мне известно, что во всех их или же не заключается ничего, что могло бы привести к положительному или отрицательному заключению, или же, если какое-либо из них дает основание к выводу, то таковой получается в пользу учения Коперника; но сверх того, я говорю, что у меня имеются и другие опыты, до сих пор еще никем те наблюденные, которые (оставаясь внутри пределов человеческого, естественного разумения) с необходимостью приводят к убеждению в прочности коперниканского учения²⁵. Но все эти вопросы, как требующие для их пояснения более длинных рассуждений, я откладываю до иного времени; а пока, чтобы высказать все то, что достаточно для затронутых вами вопросов, я скажу, в возражение вам, что вы вместе со всеми другими, усвоив себе с самого начала твердое убеждение в том, что Земля неподвижна, впадаете затем в две тягчайшие ошибки; первая из них та, что вы беспрестанно вращаетесь среди двусмысленных определений, предполагая известным то самое, что является вопросом; вторая же в том, что когда вам приходят в голову различные опыты, при помощи которых вы могли бы подойти к свету истины, вы вовсе не производите их в действительности, а считаете их сделанными и допускаете, что они говорят в пользу ваших умозаключений. Я буду стремиться сделать здесь для вас воочию очевидными обе эти ошибки, оставаясь, насколько смогу, кратким; но в другой раз вы сможете увидеть гораздо более подробное развитие этих же предметов, вместе с ответами на все положения, которые с первого взгляда кажутся обладающими известной вероятностью, но в действительности вовсе ее не имеют.

Вместе с Аристотелем и другими вы говорите: если бы Земля обращалась вокруг самой себя в 24 часа, то камни и другие тяжелые тела, падающие сверху вниз, например с высокой башни, не могли бы удариться о Землю у подножия башни, — указывая, что за то время, пока камень находится в воздухе, опускаясь к центру Земли, сама Земля, двигаясь с великой скоростью к востоку и неся на себе основание башни, по необходимости должна была бы оставить камень на таком же расстоянии позади себя, на какое за то же самое время ее уносит кружение; а это составило бы много сотен локтей. Это рассуждение вы подкрепляете затем примером, взятым из другого опыта, говоря, будто он с очевидностью наблюдается на корабле; если на нем, пока он стоит неподвижно в порту, дать свободно падать камню с вершины мачты, то он, опускаясь перпендикулярно, ударится у подножие мачты и притом в точности у той точки, которая по отвесу приходится под тем местом, откуда началось падение камня; но такое явление не имеет места [добавляете вы], когда корабль движется быстрым ходом; потому что за то время, которое требуется камню, чтобы спуститься сверху вниз, когда он, будучи освобожден, падает отвесно, он теперь, при движении корабля, отстанет на много локтей от подножия мачты в направлении к корме; соответственно с этим явлением должно было бы происходить и падение камня с вершины башни, если бы Земля кружилась с такой скоростью. Таковы ваши рассуждения; однако я усматриваю в них даже слишком явными те обе ошибки, о которых я говорю.

Действительно, о том, что камень, падающий с вершины башни, движется по прямой и перпендикулярно к земной поверхности, об этом ни вы, ни Аристотель и никто другой не заключаете и не можете заключать иначе, как потому, что вы видите, как камень при своем падении касается, так сказать, поверхности башни, поставленной отвесно над Землею; откуда и обнаруживается, что линия, описанная камнем, есть прямая и есть к тому же отвесная прямая. Но я вам скажу, что из этого видимого явления нельзя сделать указанного вывода иначе как при допущении, что Земля стоит неподвижно, пока падает камень; но это именно и есть то, что ищется; потому что, если я вместе с Коперником скажу, что Земля вращается и, следовательно, несет вместе с собою башню, а также и нас, наблюдающих за явлением падения камня, то получится, что движение камня есть составное; оно слагается из всеобщего суточного кругового движения, направленного к востоку, и из другого, случайного, направленного к целому [частью которого он является], так что составное движение оказывается наклонным к востоку; из этих движений то, которое является общим для меня, для камня и для башни, для меня в этом случае не ощутимо, как если бы его вовсе не было, так что остается подлежащим наблюдению только второе, которого лишены и я, и башня, именно приближение к земле. Итак, вот на чем делается очевидной двусмысленность определений, если только мне удалось разъяснить это достаточно ясно. К тому же я добавлю, что если вы, рассуждая вместе с Аристотелем от части к целому, говорите, что когда мы видим, как части Земли естественным образом движутся прямо вниз, то отсюда можно заключить, что таковым же является естественная наклонность всей Земли, именно ее устремление к центру, в котором, однажды его достигнув, она остановилась; то также и я, но рассуждая значительно лучшим образом, и притом от целого к части, скажу, что поскольку естественное устремление и проявление его у земного шара есть вращение в 24 часа вокруг его центра, то таковым же является и стремление его частей, так что они по своей природе должны повернуться вокруг центра Земли в течение 24 часов, и что в этом проявляется их врожденное, собственное и естественнейшее действие, к которому (но уже случайным образом) присоединяется другое, именно паденье вниз в тех случаях, когда они каким-либо насильственным способом отделяются от целого, к которому они принадлежат; и здесь я рассуждаю более совершенным образом, чем Аристотель и вы, принимающие за естественное движение Земли такое, каким она никогда не двигалась и не будет двигаться вовеки, именно прямолинейное движение к центру; между тем как я для нее и для всех ее частей полагаю естественным то превосходнейшее движение, которое им всегда подобает и ими выполняется.

Что касается другой ошибки, именно в описании опытов, как если бы они были выполнены и соответствовали тому, что вам нужно, хотя вы никогда их и не делали и не наблюдали, то прежде всего, если бы вы и Тихо Браге желали бы искренне признать правду, вы бы сказали, что никогда не производили опыта (и в особенности не производили его в странах, близких к полюсу, где явление, по вашим же словам, более заметно) с целью узнать, происходит или же не происходит нечто различное, как это, по вашему мнению, должно обнаружиться при стрельбе артиллерией к востоку или к западу, к северу или же к югу; а предполагать это и, больше того, быть в этом уверенным меня побуждает то, что я вижу, как вы принимаете за несомненные и ясные другие опыты, гораздо более легко выполнимые и наблюдаемые; в отношении же их я уверен, что вы и их не производили, потому что для всякого, кто их выполняет, результат получается как раз обратный тому, что те утверждали со слишком большой самоуверенностью. Одним из таких опытов является именно тот, который относится к камню, падающему с высоты корабельной мачты; этот камень всегда закончит свое падение, ударив в одно и то же место как в том случае, когда корабль неподвижен, так и в том, когда он идет быстрым ходом; и камень отнюдь не ударится далеко от основания мачты, ближе к корме, как если бы корабль убегал, пока камень по воздуху опускается вниз. И в этом случае я являюсь вдвойне лучшим философом, чем они, потому что, помимо того, что они утверждают нечто противоположное действительности, они делают здесь еще подтасовку, говоря, что видели это на опыте; я же произвел этот опыт; но еще перед тем естественное рассуждение привело меня к твердому убеждению в том, что из него должно получиться именно то, что действительно и получилось; и мне уже было нетрудно распознать их ошибку; ибо они представляют себе человека, находящегося на вершине мачты, остающегося неподвижным и бросающего оттуда камень, когда все находится в покое; но они не замечают затем, что когда корабль находится в движении, то камень больше уже не отправляется из состояния покоя, имея в виду, что и мачта, и человек на ее вершине, и его рука, а также и камень двигаются с той же скоростью, как все судно; и сколько и сколько раз встречал я людей со столь затверделым мышлением, что никак им не удавалось выбросить из головы, что хотя человек наверху мачты и держит свою руку неподвижно, камень все-таки не отправляется из состояния покоя. Но здесь я говорю вам, синьор Инголи, что когда корабль находится на ходу, то с таким же напором [impeto] движется также и камень, и этот напор не теряется оттого, что держащий его человек открывает руку и освобождает камень; этот напор в нем сохраняется ненарушимо, так что с его помощью камень в состоянии следовать за кораблем; а в силу его собственного веса, которому уже тот человек не противодействует, он опускается книзу, слагая из обоих движений одно (и быть может, к тому же круговое²⁶), поперечное и наклоненное туда, куда движется корабль; и таким образом он попадает в то же самое место корабля, которого он достигал, когда все находились в покое. Отсюда вы можете понять, что те самые опыты, которые приводятся противниками Коперника, дают ему гораздо больше, чем им самим; потому что, если движение, которое движением корабля сообщается камню и которое для камня несомненно является случайным, тем не менее сохраняется в нем настолько, что результат обнаруживается в точности одинаковый как при движении, так и при покое корабля, то может ли остаться сомнение в том, что камень, уносимый на вершине башни с той же самой скоростью, как и весь земной шар, сохранит эту же скорость, когда он затем опускается вниз? Я говорю здесь именно про скорость движения Земли, которая не является для камня такой же случайной, как скорость корабля, но есть его первичное, естественное и вековечное устремленье.

Что касается до движения артиллерийских снарядов, то хотя я и не производил таких опытов, но не сомневаюсь нисколько, что здесь должно произойти то самое, о чем говорит Тихо Браге, а вы вслед за ним, именно: здесь не обнаружится никакой разницы, и результаты стрельбы будут всегда одинаковые, к какой бы стране света она ни была направлена; но при этом подчеркиваю (чего не понимал Тихо Браге), что это произойдет потому, что так же должно получаться, будет ли Земля в движении или стоять неподвижно; и никакой разницы, которую можно было бы вообразить, здесь не обнаружится, как вы об этом в свое время, и притом с рассуждениями очевиднейшими, услышите. Но впредь до того, чтобы избавить вас от этих и от других затруднений подобного рода, как, например, о полете птиц: как удается им следовать за столь скорым движением Земли; или об облаках, висящих в воздухе, которые тем не менее не бегут всегда к западу, что, как всем вам представляется, должно было бы происходить при движении Земли; так чтобы снять, я повторяю, все эти кажущиеся затруднения, я говорю вам, что когда вода, земля и воздух, ее окружающий, согласованно выполняют одно и то же, т. е. либо совместно движутся, либо совместно покоятся, то мы должны представить себе те же самые явления одинаковыми ad unguem [до ногтя, пли «до точки»] как в одном, так и в другом случае; я говорю при этом обо всем, что касается упомянутых уже движений падающих тяжелых тел или тел, брошенных кверху или в сторону в том или ином направлении, пли полета птиц к востоку и к западу, движения облаков и т. п. Но опасайтесь, синьор Инголи, как бы не удалось мне обнаружить в воздухе, в воде, на земле и даже на небе какое-либо иное явление, которое привело бы нас к прямому познанию действительности [такого движения Земли²⁷]; остерегайтесь, говорю я, будучи глубочайшим образом убежден, что это [открытие] приведет к несомненному ущербу для вас; что же касается явлений, уже упомянутых, то обратитесь теперь к рассмотрению одного единственного опыта; он весьма пригоден к тому, чтобы вывести вас на верную дорогу; помощью его обнаружится, что из всех этих явлений нельзя извлечь, как я уже говорил, ровно ничего, что помогло бы нам хотя на йоту раскрыть это сомнение в том, движется ли Земля или покоится.

В большой каюте под палубой какого-либо крупного корабля запритесь с кем-либо из ваших друзей; устройте так, чтобы в ней были мухи, бабочки и другие летающие насекомые; возьмите также большой сосуд с водой и рыбок внутри его; приладьте еще какой-либо сосуд повыше, из которого вода падала бы по каплям в другой нижний сосуд с узкой шейкой; и пока корабль стоит неподвижно, наблюдайте внимательно, как эти насекомые будут с одинаковой скоростью летать по каюте в любом направлении; вы увидите, как рыбки начнут двигаться безразлично в направлении какой угодно части края сосуда; все капли, падая, будут попадать в сосуд, подставленный снизу; и вы сами, бросая какой-либо предмет вашему другу, не должны будете кидать его с большим усилием в одну сторону, чем в другую, если только расстояния одинаковы: а когда вы начнете прыгать, как говорится, ногами вместе, то на одинаковые расстояния сместитесь по всем направлениям. Когда вы хорошо заметите себе все эти явления, дайте движение кораблю и притом о какой угодно скоростью; тогда (если только движение его будет равномерным, а не колеблющимся туда и сюда) вы не заметите ни малейшей разницы во всем, что было описано, и ни по одному из этих явлений, ни по чему-либо, что станет происходить с вами самими, вы не сможете удостовериться, движется ли корабль или стоит неподвижно: прыгая, вы будете смещаться по полу на те же самые расстояния, что и раньше, и оттого, что корабль движется чрезвычайно быстро, прыжки ваши не будут длиннее в сторону кормы, чем к носу, хотя за то время, пока вы находитесь в воздухе, пол каюты уходит в сторону, обратную вашему прыжку; а когда вы начнете бросать какой-либо фрукт вашему другу, вам не придется прилагать больших усилий, чтобы добросить его, если ваш друг стоит на носу, а вы на корме, или же если вы оба поменяетесь местами; все капли будут падать в нижний сосуд, и ни одна из них не отстанет к корме, хотя, пока капли находятся в воздухе, корабль пробежит несколько ладоней; рыбки в воде не испытают большей трудности, плавая к передней или к задней части сосуда, но одинаково быстро приблизятся к пище, которую вы положите для них в любом месте края сосуда; и, наконец, мухи и бабочки будут продолжать летать безразлично во все стороны, и они никогда не собьются у кормовой части, как если бы им пришлось отставать от быстрого бега корабля, от которого они уже давно были отделены, именно за все время, что они держались в воздухе; и если вы, зажегши малый кусочек ладана, дадите образоваться немного дыму, то увидите, как он поднимается кверху, там задерживается и движется безразлично либо в одну, либо в другую сторону наподобие облачка. И если вы спросите меня о причине всех этих явлений, я вам тотчас же отвечу: «это происходит потому, что общее движение корабля, будучи передано воздуху и всем тем предметам, которые в нем находятся, и не являясь противным их естественному устремлению, сохраняется в них неослабно»; в другой раз вы услышите и другие, уже частные ответы на ваш вопрос, с подробными разъяснениями. Но теперь, увидав все эти опыты и признав, что эти движения, хотя они и являются случайными и преходящими, обнаруживаются перед нами всегда тождественными как при покое корабля, так и при его движении, не отрешитесь ли вы от всякого сомнения в том, что то же самое должно иметь место и в отношении земного шара, при условии, что воздух движется вместе с ним? и это тем более, что то всеобщее движение, которое в случае корабля является случайным, мы у Земли и у находящихся на ней предметов считаем естественным и природным. Прибавьте к тому же, что хотя бы мы и сто раз останавливали корабль и приводили его в движение, нам никогда не удастся узнать по внутренним предметам, что с ним происходит; как же окажется возможным узнать это у Земли, которая всегда находилась для нас в одном и том же состоянии [движения]?²⁸.

Перехожу к тем доказательствам, которые вы вместе с Тихо Браге выдвигаете для опровержения годичного движения; и в них я яснее, чем где-либо, обнаруживаю, что ни вы и ни он не составили себе точного представления о системе мира по Копернику и о тех видимых и привходящих явлениях, которые из нее вытекают и должны быть раскрыты перед нашими глазами, но что вы, смешивая старые и привычные понятия с новыми положениями, продолжаете рассуждать, пользуясь двусмысленными определениями.

Вы приводите четыре довода против годичного движения Земли по зодиаку. Первый из них состоит в том, что вы не наблюдаете изменений в точках восхода и захода звезд и утверждаете, что эти точки должны были бы заметно меняться за каждые восемь дней, так как, если Земля движется вместе с горизонтом от юга к северу и это движение через восемь дней уже становится заметным, а звезды (как утверждает Коперник) стоят неподвижно, то необходимо, чтобы за то же время заметно изменились у них точки восхода и захода; но, говорите вы, этого не наблюдается, следовательно и т. д. Такое рассуждение недействительно по многим основаниям.

И прежде всего, я не знаю, насколько я должен верить тому, чтобы вы или Тихо Браге старательно производили наблюдения над точками восхода и захода звезд, и мне кажется, что скорее воображаемая вами неподвижность Земли вызвала у вас убеждение в неизменяемости этих точек, а вовсе не наблюденная неизменяемость последних послужила вам доказательством неподвижности Земли. В таком моем мнении меня укрепляет неопределенность подобных наблюдений; их чрезвычайно трудно, если не невозможно, произвести с требуемой точностью как потому, что вообще весьма мало имеется звезд, наблюдаемых у самого горизонта, так и потому, что рефракция существенно мешает тут наблюдать звезды на их истинном и действительном месте: эта помеха столь велика, что много раз случалось наблюдать оба светила [Луну и Солнце] над горизонтом, хотя в это время уже начиналось затмение Луны; такое явление убеждает нас в том, что звезда может еще в действительности находиться под горизонтом, между тем как мы видим ее на незначительной высоте; таким образом, наблюдения ее восхода и захода из-за подобных изменений могут оказаться ошибочными в значительно большей степени, чем та весьма малая разница, которую надлежало бы обнаружить из-за годичного движения Земли. В-третьих, вы утверждаете, что если бы движение принадлежало Земле, то за каждые восемь или десять дней изменение [ее положения] должно было бы стать заметным и потому обнаруживаться как таковое в положениях звезд; на что я вам отвечаю, что такое движение заметно, и весьма резко заметно там, где нужно, чтобы оно таковым было, но вовсе не там, где оно и не должно обнаруживаться. И разве оно не представляется вам чрезвычайно заметным у Солнца, у которого амплитуды восхода и захода²⁹ меняются [в течение года] на пятьдесят или на шестьдесят градусов? Я хочу на весьма подходящем примере облегчить вам полное понимание всего этого предмета; он будет состоять в том, что я приведу вам на память явление, которое, я полагаю, вы много раз наблюдали, едучи на барке из Падуи в Венецию; когда вы смотрели на деревья, посаженные на берегу Бренты, и на другие более далекие, а затем еще и еще на деревья, все более и более удаленные, вплоть до склонов Альп, то вам казалось, что самые близкие как бы бегут навстречу движению барки; другие, несколько более далекие, все еще движутся навстречу вашему движению, но медленнее, чем первые; а по сравнению и с теми и с другими, иные, еще более удаленные, как вам казалось, двигаются противоположно, именно следуя за бегом барки; наконец, самые далекие являлись перед вами все время в том же самом положении, как если бы они были спутниками барки; совершенно то же самое происходит с Луной; вам кажется, что она ночью. Движется по желобам крыш, когда вы идете по улицам, хотя в действительности она остается за вами; и происходит это по причине ее большего расстояния. Следовательно, когда та барка, которой здесь служит нам горизонт, проходит расстояние, равное диаметру земной орбиты, она намного оставляет позади себя соседнее с ней Солнце; но по сравнению с ним весьма удаленные звезды ведут себя во всем, как наши спутники³⁰. Мне не требуется, чтобы вы считали расстояние до неподвижных звезд больше, чем в триста раз превышающим диаметр земной орбиты (хотя без всякого опасения его можно бы считать и в тысячу раз большим); представьте себе теперь, что кто-либо перед каким-нибудь предметом, находящимся в трехстах шагах от вас, поставит две рейки на расстоянии только одного шага между ними; убедитесь затем в том, сможете ли вы, смотря только на эти рейки, определить на-глаз, будут ли они параллельны между собою; и тогда уже неощутимая разница между ними снимет с вас все затруднения, Подобное же, а в силу иных условий и гораздо меньшее различие есть то, которое вы желаете наблюдать в амплитудах звезд на восходе; но, будучи неощутимыми, они не должны доставлять вам беспокойств. Впрочем, об этом гораздо больше в другой раз³¹.

[…]

Если вы уясните все, что мной сказано до сих пор, то вы сами поймете ложность вашего третьего доказательства. основанного на неравенстве дней года; эта ошибочность имеет своим корнем ту же самую двусмысленность понятий. Возражая вам, я укажу, что круг равноденствий [экватор], горизонты, зенит, ось и полюсы, равно как и суточное обращение, в силу которого описываются полудневные и полуночные дуги, т. е. параллели экватору, все это принадлежит Земле и не имеет никакого отношения к небесному сведу и к его звездам, как будто бы в этом случае их не существовало в природе; но годичное движение Земли, при котором экватор и его ось сохраняют одинаковый наклон и одинаковое направление по отношению к зодиаку, иными словами, к кругу годичного Движения Земли [эклиптике], служит причиной того, что освещение солнечными лучами (которое и обусловливает дневной свет) иногда делит все эти параллели пополам (что происходит тогда, когда  граница [освещенности] проходит через полюсы круга равноденствий), а иногда на неравные части (исключая самый экватор, который, будучи большим кругом, всегда делится этим вторым большим кругом пополам); поэтому большей величиной будут обладать то дневные, то ночные дуги; дневные, когда Земля находится в южной части, а ночные, когда она в северной части [эклиптики]. Но я понимаю прекрасно, что все это вопросы столь отвлеченные, что вам нужно другое, более длинное объяснение, чтобы сделать все это понятным; но вы услышите его в свое время³².

Мне остается рассмотреть возражения, которые Тихо Браге и вы выдвигаете против третьего движения Земли, именно годичного вокруг ее собственного центра, но направленного противоположно годичному движению Земли в ее орбите; здесь вы прежде всего говорите, что если отпадает второе движение по кругу эклиптики, то отпадает и третье; это, пока что, вам уступается, но второе движение еще отнюдь не устранено; следовательно, и третье движение равным образом еще в силе. Затем вы считаете невозможным, чтобы ось Земли двигалась или могла двигаться со столь точным соответствием годичному движению ее центра; однако я возражу вам, что это не только не невозможно, но является необходимым; подобное явление очевидным образом обнаруживается у всякого тела, находящегося в свободно подвешенном состоянии, как я показывал многим; да и вы сами можете в этом убедиться, положив плавающий деревянный шар в сосуд с водою, который вы возьмете в руки, и затем, вытянув их, начнете вращаться вокруг самого себя; вы увидите, как этот шар будет поворачиваться вокруг себя в сторону, обратную вашему вращению; он закончит свой полный оборот в то же самое время, как вы закончите ваш. Вы увидите, что все это получается с необходимостью; но в другой раз вы убедитесь, что в действительности этот шар вовсе не вращается, а, напротив, всегда сохраняет одно и то же направление по отношению к любой неподвижной точке, не участвующей в вашем вращении; а в этом и заключается то явление, которое Коперник приписывает Земле³³. Этим же самым удовлетворительно разрешается и третье ваше соображение, подобное, если даже не тождественное, второму: ибо, по вашим утверждениям, невозможно, чтобы центр и ось одного и того же тела двигались в противоположных направлениях; однако такой случай не только не невозможен, но необходим (представляя себе движения такими, какими их полагал Коперник). И не говорите, что с присоединением суточного движения трудность еще увеличится, как будто бы вы считаете за великую нелепость, что одно и то же движущееся тело одновременно участвует в стольких различных движениях; потому что мне вовсе не представляется нелепым, чтобы оно участвовало не только в 3, но и в 10 ив 100 движениях, как вы услышите в другой раз; при этом в конце концов из сочетания всех движений не составится ничего иного, как одно единственное движение; так что, если бы движущееся тело какою-либо из его точек чертило след всех своих движений, то не осталось бы ничего, кроме одной простейшей линии³⁴.

Перехожу к трем физическим доказательствам, приводимым вами в доказательство неподвижности Земли; первое из них, по его сути (отбросив те украшения, которыми вы его снабжаете), состоит в следующем: тяжелые тела менее приспособлены к движению, чем не тяжелые: так будто бы обнаруживает опыт; но из всех известных нам тел Земля есть самое тяжелое; следовательно, необходимо сказать, что природа не сообщила ей столько движений, и в особенности суточного, столь быстрого, что за минуту времени она должна была бы пройти 19 миль³⁵. Весьма длинные разговоры пришлось бы вести мне, если бы я хотел отметить все ошибки, содержащиеся как в этом, так и в других подобных рассуждениях: я коснусь только того, что будет достаточным, чтобы обнаружить совершенную их недействительность.

И прежде всего перед моими глазами раскрывается совершенно противоположное тому, что перед вашими. Вы усматриваете, что тяжелые тела как бы упорно отпираются от всяких движений, как естественных, так и насильственных, в то время как легкие тела значительно более к ним склонны; но я вижу (начиная с движений естественных), что пробка движется значительно быстрее пера, дерево скорее пробки, а кусок свинца еще быстрее дерева. То же самое наблюдаю я и в движениях насильственных: я вижу, что если в орудие забить снаряды из различных веществ и стрелять ими с теми же самыми зарядами, то гораздо быстрее и более продолжительное время будет двигаться свинцовый снаряд, по сравнению с деревянным, а гораздо медленнее шомпол из соломы или пакли; я вижу, что если на одинаково длинных нитях подвесить шары из хлопка, из дерева и из свинца и сообщить им всем одинаковое начальное движение, то в кратчайшее время остановится шар из хлопка, значительно дольше будет двигаться в ту и в другую сторону деревянный шар и еще дольше свинцовый; напротив того, если к крышке сосуда, наполненного водой, прикрепить нить несколько более короткую, чем глубина сосуда, а к другому концу ее привязать орех или иное легкое тело и затем, выведя его из отвесного положения, оставить свободным, то оно, возвратясь к исходному положению, сразу же остановится и не будет производить никаких колебаний, как это произойдет с тяжелыми маятниками в той же самой воде, но еще более заметно в воздухе³⁶. Я вижу, как гончары и формовщики оловянной посуды прикрепляют к их станкам весьма тяжелые колеса, чтобы они возможно долго сохраняли данный им напор [impeto]; то же самое достигается во многих машинах при помощи маховиков. Я вижу еще, как воздух в комнате, будучи приведен в движение, немедленно успокаивается; но не так ведет себя вода в прудах; после того, как перестает действовать тот, кто приводит ее в волнение, она надолго сохраняет напор и остается в движении. Весьма охотно узнал бы я, каковы те опыты (из которых вы ни одного не приводите), которые вас убедили в противном.

Во-вторых, откуда берете вы, что земной шар является столь тяжелым? Что касается меня, то либо я вообще не знаю, что такое представляет собой тяжесть, или же земной шар, так же как прочие небесные тела во Вселенной, и не тяжел, и не легок. Тяжесть, по-моему (и, думаю я, соответственно природе), есть то врожденное устремленье, в силу которого тело сопротивляется смещению его из естественного его места, а будучи насильственным образом удалено из него, самопроизвольно [spontaneamente] к нему возвращается; так, ведро воды, будучи поднято вверх и оставлено свободным, выливается в море; но кто скажет, что вода в море сама по себе тяжела, раз, будучи там свободной, она тем не менее не приходит в движение? Утверждая, что не тяжелые тела более восприимчивы к движению, чем тяжелые, вы, по моему мнению, высказываете соображение, диаметрально противоположное истине; ибо истина в том, что не тяжелые тела менее всех других восприимчивы [к движению]. Действительно, поскольку движение не может происходить иначе как в какой-либо среде и тем менее испытывать тяжесть или легкость иначе как по отношению к среде, то тела не тяжелые суть только те, которые по своему роду [in specie] одинаково тяжелы или одинаково легки, как та среда, в которой они находятся; соответственно этому тело, которое в воде не является ни легким, ни тяжелым, будет то, которое по своему роду окажется столь же тяжелым, как вода; но такое тело все же будет двигаться в этой среде естественным движением, так как оно в ней не является ни тяжелым, ни легким; и точно так же оно не будет двигаться и насильственным движением, если только оно не будет соединено с движителем; но, будучи им оставлено, оно немедленно прекратит свое движение, в то время как тело, которое в той же самой среде окажется тяжелым, будет в ней естественным образом опускаться и будет в ней двигаться, сохраняя качество [virtu], сообщенное ему бросающим; и чем оно тяжелее, тем более и то и другое [т.е. движение и сохранение качества] будет им выполняться³⁷.

То, что вы добавляете в конце, служит только к тому, чтобы доказать, насколько страсть действует в вас сильнее разума; вы считаете великой нелепостью требование, чтобы Земля вращалась вокруг самой себя в 24 часа; такая скорость кажется вам бессмысленно большой; напротив того, вы одобряете и допускаете, как нечто чрезвычайно легкое, привести в движение сотню тысяч тел, больших, чем Земля, и со скоростью в сто тысяч раз больше земной; ибо ведь таковы все звезды и такова скорость суточного вращения, которую вы приписываете звездной сфере. Но если вы, упорствуя в вашем мнении или, лучше сказать, в ваших первых утверждениях, приводите себя к необходимости допускать подобные странности, то какую же надежду оставите вы у кого угодно в том, что ему удастся со всей очевидностью, какая только есть в мире, убедить вас в ощутимейшей истине, если только вы ее однажды отвергли?

Второе ваше доказательство взято из физического положения, требующего, чтобы у каждого тела природы могло быть только одно естественное движение, но не больше; и так как естественным вы считаете движение Земли к центру, то никоим образом ей не смогут естественно приличествовать столько движений круговых; а поскольку эти движения не естественны, как могла бы она двигаться столь долгое время? На такое рассуждение было бы вполне основательно ответить так, как вы сами ответили бы тому, кто обратился бы к вам с вопросом и сказал: «Вы говорите, синьор Инголи, что естественное движение земного шара есть его движение к центру; но как же может это движение быть естественным, раз Земля никогда так не двигалась и двигаться не будет?» Ведь согласно вашим же философам у кругового движения не существует движения ему противоположного, и только покой противополагается всякому движению. Почему же для вас так тягостно признать, что Земля столь долго продолжает двигаться круговым движением, которое ведь не является противоположным тому, которое вы считаете для нее естественным, а в то же время вы без малейшего затруднения признаете, что Земля, вопреки ее естественному устремлению двигаться [к центру], вечно находилась и будет находиться в покое? Вот к чему, и без ошибки, приводят ваши слова, что для Земли естественно пребывать в покое, раз она, по мнению вашему, всегда в нем находилась! Тем, что мною высказано, я с избытком ответил на все ваши доводы; но я пойду дальше и скажу, что если небесные тела по природе своей должны двигаться каким-либо движением, то таковым может быть только движение круговое; но невозможно, чтобы природа дала какому-либо из входящих в нее тел наклонность [propensione] двигаться по прямой. Много имеется у меня подтверждений этому положению; но здесь достаточно одного, которое заключается в следующем. Я предполагаю³⁸, что части Вселенной расположены в отличнейшем порядке, так что никакая из них не находится вне своего места; а это то же самое, что сказать, что природа и Бог превосходно расположили все, что ими построено [la lor fabbrica]. При этих условиях невозможно, чтобы какая-либо из этих частей по своей природе стала двигаться прямолинейно или каким-либо движением, отличным от кругового, потому что все, что движется прямолинейно, меняет свое положение; а если оно его меняет естественным образом, значит до этого оно находилось в месте, ему не подобающем естественно [preternaturele]; но это противно предположению³⁹. Следовательно, если части Вселенной расположены надлежащим образом, то прямолинейное движение является излишним и неестественным; оно может быть использовано тогда, когда какое-либо тело будет насильственно смещено с его естественного места; в этом случае, быть может, оно возвратилось бы к нему по прямой; ибо так, как нам кажется, происходит с частью Земли, отделенной от целого. Я сказал нам кажется, так как я не чужд мысли, что даже я для такого действия природа не пользуется прямолинейным движением⁴⁰. Такие затруднения не возникают при круговом движении; оно отнюдь не расстраивает наилучшего расположения частей и может быть использовано природой, потому что тело, вращающееся вокруг самого себя, не меняет своего места, а тело, движущееся по окружности, ни в чем не мешает другим и вечно направляется туда же, откуда оно выходит, так что ему принадлежит и вечное отправление и вечное возвращение; но прямолинейное движение — это движение, направленное туда, куда дойти невозможно, поскольку прямая линия по своей природе может быть продолжена до бесконечности, в то время как окружность по необходимости ограничена и конечна; хотя перипатетики считают наоборот, именно, что окружность и круговое движение бесконечны, а прямая и прямолинейное движение ограничено и конечно. И не говорите мне, что центр и окружность являются как бы пределами [termini] прямых линий; прежде всего потому, что никакая окружность не ограничивает прямую так, чтобы за этой окружностью ее нельзя было бы продолжить до бесконечности; а кроме того, такой центр и такая окружность произвольно задаются людьми, и в этом видно их желание приспособить архитектуру к строению, а не возводить постройку по правилам архитектуры⁴¹. Я заключаю из этого, что если Земля по природе имеет стремление к движению, то таковым может быть лишь круговое, а прямолинейное остается для использования ее частями; и это не только у Земли, но и у Луны, у Солнца и у всех других тел, входящих во Вселенную, так что, если эти части будут насильственно отделены от целого и, следовательно, будут приведены к плохому и беспорядочному расположению, то они самым быстрым способом к этому целому возвратятся.

Остается ваш третий и последний довод; но прежде чем его рассматривать, я хочу привести вам некоторое сопоставление, которым я уже и раньше пользовался для людей других профессий и потому не могущих понять более глубоких доказательств, для того, чтобы разъяснить им, что гораздо более правдоподобно считать, что Солнце, а не Земля, неподвижно и помещено в центре небесных обращений. Поэтому я говорил им так: нам даны восемь небесных тел, именно Земля и семь планет⁴²; из этих восьми семь движутся безусловно и неоспоримо, и может существовать одно, и не больше чем одно, находящееся в покое; и этим единственным телом по необходимости должны быть либо Земля, либо Солнце. Рассмотрим теперь, не можем ли мы на основе какого-либо весьма вероятного предположения определить, какое же из них движется; и поскольку покой и движение суть весьма существенные явления [accidenti] в природе и, более того, она через них определяется, а к тому же они коренным образом [sommamante] друг от друга отличны, то необходимо, чтобы свойства тел непрерывно движущихся были значительно отличными от свойств тел, которые вечно пребывают в покое. Таким образом, когда мы находимся в сомнении, является ли неподвижной Земля или Солнце (будучи убеждены, что все прочие шесть тел находятся в движении), то если посредством какого-либо смелого сопоставления мы пришли бы к уверенности, какое из них, Земля или Солнце, более соответствует по своей природе остальным шести, то этому телу мы сможем весьма разумным образом приписать движение. Но природа ее любезности раскрывает перед нами двери к такому познанию, [обнаруживая] два явления, не менее важные и первичные [principali], чем покой и движение; такими являются свет и мрак; ибо самым необходимым образом подобает быть различным по природе своей телу, сияющему вечным светом, и телу, совершенно темному и не обладающему яркостью; но относительно шести тел, несомненно движущихся, мы убеждены в том, что они, по своей первосущности [essenza], совершенно лишены света; и также несомненно для нас, что такова кроме них и Земля; следовательно, весьма велико то подобие, которое существует между Землею и шестью планетами, и мы можем решительно утверждать, что не менее значительно различие между этими планетами и Солнцем. Далее, если Земля по своей природе в высокой степени подобна телам движущимся, а первосущность Солнца от нее столь существенно отлична, как же не будет для нас гораздо более вероятно (если бы даже это не обнаруживалось иным образом), что не Солнце, а Земля, совместно со своими другими шестью сородичами, движется?⁴³  Добавляю к этому и другое, не менее важное сопоставление: в системе Коперника все звезды, которые, как и Солнце, являются телами самосветящимися, пребывают в вечном покое. Все это весьма упорядоченное расположение вами, к величайшему беспорядку, нарушается, и вы выводите обратное следствие; между тем как было бы достаточно просто учесть его, чтобы отвлечь вас от ошибки и обнаружить пороки [вашего рассуждения]. Вы говорите так: Коперник приписывает движение всем светящимся небесным телам, именно планетам; однако он отрицает его за телом, самым ярким из всех, именно Солнцем, и придает его Земле, которая есть тело непрозрачное и плотное; но природа, последовательная во всех своих проявлениях, так не поступает. Но перестройте же, синьор Инголи, это рассуждение и скажите; Коперник приписывает покой всем светящимся телам мира, именно звездам и Солнцу; и он полагает подвижными все тела непрозрачные и темные, как планеты и Земля, которая к тому же устроена подобно планетам; именно так и должна была действовать природа, весьма последовательная в ее проявлениях.

К этому сводится то, что мне теперь пришлось высказать вам в ответ на ваши физические и астрономические возражения против системы Коперника; но вы сможете увидеть, что все это будет рассмотрено значительно более подробно, если только у меня останется достаточно времени и сил, чтобы довести до конца мое рассуждение о приливах и отливах моря, где, приняв за гипотезу все движения, которые приписываются Земле, я получаю широкую возможность исследовать все, что было написано по этому предмету. Мне остается просить вас принять в добром смысле эти мои ответы; и я надеюсь, что вы так и поступите как по врожденной вам благосклонности, так и потому, что не иначе надлежит поступать всякому любителю истины; ибо, если я дал основательное решение по всем вашим выступлениям, то ваш выигрыш будет немалым, потому что вы замените в них ложные положения на истинные; а если, обратно, ошибки будут моими, то еще более ясным представится учение, вытекающее из ваших рассуждений.

Примечания

Послание Галилея к Инголи включено в настоящий сборник почти в полном переводе; оно является одним из интереснейших его произведений: здесь с замечательной отчетливостью раскрывается важнейшая из его общих установок; мы имеем в виду утверждение относительности всех тех понятий и мероопределений, которые средневековая наука — за которой шел Инголи — считала самоценными и абсолютными; сюда относятся рассуждения Галилея о «нижних') и «верхних» местах, о большом и о малом во вселенной: наряду с  этим в Послании  развивается  учение об относительности в новой науке, созданной Гапилеем, именно в науке о движении; выведенная из опыта галилеева схема явлений, происходящих в каюте покоящегося или же движущегося равномерно и прямолинейно корабля, остается и по настоящий день одним из краеугольных  камней естественно-научного мышления. Даже там, где Галилей ошибается, например, в рассуждениях о силе тяжести, неясность его представлений возникает из-за стремления релятивизировать понятие этой силы. Наконец, в Послании Галилей пользуется всеми случаями, чтобы разбивать те стены, в которые старое мировоззрение замыкало Вселенную, и высказывать свои взгляды на громадность, быть может даже на актуальную бесконечность мира.

С другой стороны, в Послании выявляется также и слабость многих позиций Галилея, в особенности во всем, что касается его «космической механики»; ставя во главу своих построений круговые движения планет, Галилей невольно приближается к тому самому аристотельянству, против динамических и космологических концепций которого он с такой страстью боролся еще тогда, когда начинал свою деятельность лектором математики в Пизе. Вводная часть Послания, в которой Галилей объясняет причины своего восьмилетнего молчания, едва ли покажется достаточно убедительной современному читателю; но любопытно, что в дальнейшей части Послания Галилей рассуждает уже почти безоговорочно с коперниканских позиций, как бы считая, что все вопросы, связанные с декретом конгрегации индекса от 5/III 1616 г., для него отпадают после того, что им сказано во вводной части Послания.

Адресат Послания, Франческо Инголи, был на 14 лет моложе Галилея; он родился в Равенне в 1578 году; образование получил в Падуанском университете; здесь в 1601 году, когда Галилей был в нем профессором, он достиг степени — или, как тогда говорили, лавров — доктора как богословских, так и юридических наук; затем перешел в духовное звание; занимался преимущественно восточными языками; как секретарь конгрегации de Propaganda Fede явился основателем знаменитой многоязычной типографии (tipografia poliglotta) этой конгрегации в Риме; умер в Риме в 1649 г.

Ни «Диспутация» Инголи (1616), ни ответ Галилея (1624) при жизни их авторов напечатаны не были, но получили довольно значительное распространение в списках; так, патер Tommaso Campanella (один из интереснейших людей эпохи, едва ли не первый коммунист-утопист, искренний поклонник Галилея) в письме от 3/ХI 1616 г. из Неаполя просил Галилея разрешить ему ответить на попавшееся ему в руки сочинение некоего Равеннца, «направленное против философии Галилея и Коперника» (Ed. Naz., XII, 287); любопытно, что «Диспутация» сделалась известной и Кеплеру, который тоже выступил с ответом на нее (опубликованным впервые Рауаго в 1892 г.). Ответ Галилея распространился в Риме, где он дошел и до Урбана VIII; но самому Инголи он остался, невидимому, неизвестен.

Послание Галилея было напечатано впервые в 1814 г.; текст Edizione Nazionale (VI, 509—561) основан на семи списках; оригинал Послания утерян.

«Диспутация» Инголи воспроизведена в Edizione Nazionale, V, 403—412. Она написана на тяжелой латыни; полное заглавие ее следующее:

«О месте Земли и об ее неподвижности, против системы Коперника. Рассуждение для ученейшего математика Галилео Галилея из Флоренции, некогда публичного профессора математики в Падуанском Гимназиуме, теперь также философа и первого математика Его Светлости Великого Герцога Тосканского» (1616).

1 О поездке Галилея в Рим в 1616 г., когда состоялось запрещение коперниканского учения и ему самому были сделаны предупреждения кардиналом Беллармино, — см. стр. 109; но теперь Галилей довольно небрежно вспоминает про эти существенные моменты (…о которой в то время было немало шума — assai si tumultuava).

 2 При поездке в Рим в 1624 г. Галилею не удалось добиться изменения отношения римской курии к коперниканской доктрине; об этом см. на стр. 116, но можно думать, что, услышав теперь в Риме ссылки на «Диспутацию», Галилей решил не медлить больше с ответом; возвратясь в июне во Флоренцию и не найдя у себя копии письма Инголи, Галилей запросил ее из Рима, от своего ученика Mario Giuducci (Джудуччи); текст был получен им в июне, и в сентябре 1624 г. ответ его был уже написан и отправлен тому же Джудуччи; см. письма Giuducci к Галилею от 21/1V и 6/VII и письмо Галилея к князю Р. Сеsi от 23/IX 1624г. (Еd. Nаz., XIII, 186, 192 и 206).

3 Еретики — кальвинисты и лютеране; вопрос об отношении протестантов к коперниканству имел тогда весьма существенное значение. Так, например, патер Benedetto Castelli писал Галилею 16/III 1630 г.: «Патер Кампанелла, имевший на-днях беседу с папой, должен был сообщить ему, что ему пришлось иметь дело с несколькими немецкими дворянами, чтобы обратить их в католическую веру, к чему они были весьма расположены; но, услышав про запрещение Коперника и т. д., они были настолько смущены [scandalizati], что он дальше ничего не мог поделать...» (Еd. Nаz., XIV, 87).

4 Трактат «De Sphaera» составлен для Парижского университета английским монахом John Holywood (Johannes de Sacrobosco, у Галилея — Sacrobusto); он умер в Париже в 1256 г.; в течение почти четырех столетий эта книга служила основным руководством по астрономии; последний комментарий к Sacrobosco был сделан известным астрономом, иезуитом Chr. Clavius (четвертое издание этого комментария в 1611 г.}.

5 Здесь мы опускаем довольно длинную часть Послания (Еd. Nаz., VI, 513—523), где Галилей опровергает совершенно фантастическое утверждение Инголи о том, что параллакс Солнца в системе Коперника должен был бы получаться больше, чем параллакс Луны, поскольку Солнце, находясь в центре вселенной, находилось бы дальше от «небесного свода», чем Луна.

6 В своем подходе к задаче определения угловых диаметров звезд Галилей как наблюдатель обнаруживает не только огромное искусство, но и замечательное чутье; о величине звездных диаметров по Тихо Браге см. ниже, под п. 8; вся эта тема повторяется в «Диалоге».

7 Эти несколько странные для нас рассуждения сводятся к тому, что суточное вращение небесной сферы, даже если бы Земля не находилась в ее центре, не могло бы заметно отразиться на видимой яркости звезд, где бы они ни находились на сфере (например, в горизонте или на наибольшей высоте); пояснением мыслей Галилея может служить его чертеж, помещенный дальше; здесь нужно подчеркнуть, что Галилей представляет себе «небесную сферу» как сферу конечного, вполне определенного радиуса.

8 Тихо Браге (Tycho Brahe, 1546—1601), этот «Феникс астрономов», как его называл его прямой продолжатель Кеплер, достиг изумительных результатов в смысле точности определения звездных положений, ошибку которых можно оценить всего в ±25″; как теоретик (см.  Dreyer, Tycho Brahe, S. 414—415, Karlsruhe, 1894) Тихо был автором особой системы мира, в которой все планеты обращались вокруг Солнца, а последнее — вокруг неподвижной Земли. Расстояние между Землей и Сатурном Тихо определял в 12300 радиусов Земли, ошибаясь здесь приблизительно в 20 раз, расстояние между Сатурном и звездами он считая равным 700 расстояниям от Солнца до Сатурна (ошибаясь здесь в сотни тысяч раз). Тихо Браге решительно возражал против учения о движениях Земли (особенно в Epistolae Astronomicae, Uraniburg, 1596), основываясь здесь, между прочим, и на воображаемых результатах стрельбы с покоящегося и с движущегося корабля (об этом ниже). Галилей в Послании к Инголи ведет страстную полемику против всех основных позиций Тихо Браге; в частности он решительно отвергает его определения угловых размеров звездных диаметров (именно 120" для звезд первой величины, 90" для второй и т. д. до 20" для звезд шестой величины). Вообще создается впечатление, что в Послании главная линия борьбы Галилея направлена больше против Тихо Браге, чем против случайной фигуры Инголи. Позволительно думать, что если бы Тихо Браге дожил еще 10 лет до телескопических открытий Галилея, он должен был бы сказать ему, как Кеплер в 1611г., убедившись, после некоторых колебаний, в существовании спутников Юпитера: «Ты победил, Галилеянин!»

9 Понять это утверждение Галилея невозможно; видимый диаметр Юпитера колеблется для земного наблюдателя между 50" и 30"; на единице расстояния, т. е. на расстоянии Земли от Солнца, он равен 98"; видимый диаметр Земли на том же расстоянии (т. е. параллакс Солнца, равный 8,8") Коперник и Тихо Браге принимали равным 181''; но даже отсюда утверждение Галилея никак не получается; ни в «Диалоге», ни в каком-либо другом из своих произведений Галилей этой странной ошибки не повторяет,

10 О том, что неподвижные звезды светятся собственным светом, Галилей больше нигде прямо не говорит; в его лекциях «О Сфере или Космографии» имеется только довольно общее сопоставление Солнца и звезд и их расстояний (ЕД. Nа2., II, 122—123).

11 Как уже отмечено на стр. 115, Галилей мог бы здесь поставить одну стомиллионную вместо одной десятой.

12 Обе эти звезды, именно α Tauri (Aldebaran) и α Scorpii (Antares) можно назвать, но с известным произволом, противоположными на небесной сфере, поскольку для первой (эпоха 1940); α=4h32m; δ=+16°23'; для второй α=16h23m; δ= —26°18'.

13 На всех горизонтах, т. е. во всех широтах.

14 Величина дуг СЕ и ЕВ зависит от отношения расстояний ЕВ:ЕА, которое не задается.

15 Деферент Земли (или ее orbis magnus по Копернику) здесь снимается как орбита Земли в ее движении вокруг Солнца.

16 Говоря о «действии» звезд, Галилей, не называя вещи своими именами, уничтожает здесь те «пустые измышления» астрологов, которые несколько ниже он называет «чистыми фантазиями или понятиями, лишенными всякой связи и всякого основания».

17 Аугэ (auge) — так передается обычно в переводах на новые языки термин aux — средневековая латинизированная транскрипция названия, введенного арабскими астрономами для обозначения направления (по отношению к неподвижным звездам) «линии апсид» круга эксцентра, т. е. диаметра этого круга, проходящего через эксцентрично расположенный центр мира; этот диаметр определяет на эксцентре точки наиболее удаленную и наиболее близкую к центру мира (по Птолемею; апогей и перигей круга эксцентра; по средневековым астрономам: auge и oppositum auge). Галилей здесь под аугэ Солнца понимает просто его перигей, через который Солнце проходит около 1 января; однако слова Галилея; что зимой Солнце «гораздо ближе» к Земле, чем летом, преувеличены: отношение наименьшего расстояния Солнца к наибольшему равно 59:61.

18 То, что казалось совершенно недопустимым для астрономов ХVП века, на самом деле было установлено в XX веке; мы знаем теперь, например, что звезда α Orionis (Бетегейзе) своими размерами превосходит не только орбиту Земли, но и орбиту Марса.

19 Действительно, для остальных четырех планет Коперник определил вековое смещение линии апсид, т. е. движение их аугэ; для Венеры, не имея достаточного числа новых наблюдений, он сделать этого не мог.

20 Подлинное выражение Галилея таково: «la massima struttura della fabbrica».

21 Начинающийся здесь довольно длинный раздел Послания направлен к опровержению одного из центральных тезисов аристотелевой космологии: Земля находится в центре мира. Нетрудно видеть, что именно это положение,  связанное с учением о неподвижности Земли, имело наибольшее общее мировоззренческое значение: детали теории планетных движений могли интересовать лишь немногих. Учение Аристотеля непосредственно связано с его же учением о «легком и тяжелом». Изложение этих теорий в том разрезе, который может преимущественно интересовать астронома, читатель найдет в книгах: Dreyer, History of the Planetary Systems, Cambridge, 1906, особенно р. 115—120, и Duhem, Le Systeme du Monde, Paris, 1913, vо1. I, р. 197—230. Позиция, на которую здесь становится Галилей, есть прежде всего позиция здравого смысла и признания одинаковой значимости для всех частей Космоса того, что утверждается относительно Земли.

22 Никаких астрономических доказательств того, что Солнце есть центр планетных орбит, Галилей здесь не приводит и не говорит здесь даже про фазы Венеры, считая достаточным указать, что в его время это обстоятельство известно всякому. Но в «Диалоге» Галилей будет развивать детально, как уничтожается второе неравенство планетных движений при переходе к гелиоцентрической системе («День третий»),

23 Здесь мы пропускаем в переводе ту часть Послания, где Галилей занят опровержением того довода Инголи. что Земля как наиболее тяжелое тело попадает в центр вселенной, будучи отброшена туда силой самого вращения небесной сферы.

24 Об этом «третьем» или «деклинационном» движении Земли, по Копернику, которое являлось лишь следствием его представления о кинематической сущности движения твердого тела, обращающегося вокруг центра и одновременно вращающегося вокруг своей оси, сказано в главе II; здесь Галилей еще не формулирует своей собственной точки зрения и не вводит понятия о поступательном движении Земли, как это сделано окончательно в «Диалоге».

25 Под этими «другими доводами» надо понимать, по видимому, ту теорию приливов, основы которой Галилей изложил как раз в Риме, в 1616 г., в Послании к кардиналу Орсини; но в письме к Инголи Галилей о ней не упоминает и только дальше ограничивается глухим намеком (см. п. 27).

26 Все сказанное Галилеем о составном движении относится к самым блестящим страницам Послания, перешедшим затем во многих случаях дословно в его «Диалог»; никто и никогда до Галилея не ставил с такой ясностью вопроса о сложении движений и не подчеркивал фундаментального значения этого понятия в познании движения вообще. На этом замечательном фоне особенно резко выделяется странная ошибка Галилея, состоящая в утверждении, что тело, брошенное наклонно к горизонту, движется «быть может по кругу». В Послании это сказано в одной фразе; но в «Диалоге» это же рассуждение занимает несколько страниц (Еd. Nаz., VII, 190—193; ed. Strauss, 173—175), из которых видно, что Галилей понимал траекторию тела, падающего на вращающейся Земле, как некоторое видоизменение архимедовой спирали, и считал, что продолженная траектория должна пройти через центр притяжения, т. е. через центр Земли. Все это тем более удивительно, что Галилею было прекрасно известно, что эта траектория есть парабола; об этом весьма подробно излагается в знаменитых «Беседах о двух новых отраслях науки», 1638 («День четвертый. О движении бросаемых тел»; русск. перев. стр. 415—494); более того, еще несколько раньше, в 1632 г., когда В. Cavalieri в своей книге о «Зажигательном зеркале», называя себя учеником Галилея, высказал теорему о параболической траектории, не указав прямо на авторство Галилея, то Галилей принял это весьма близко к сердцу и в письме к С. Marsili от 11/IХ 1632г. говорил, что ему «пришлось отнюдь не по вкусу» узнать, что В. Cavalieri присвоил себе плоды его сорокалетних трудов, ибо «главной их целью было именно определение этой линии» (Еd. Nаz., XIV, 386); впрочем, после извинительного письма Cavalieri (Еd. Nаz., XIV, 394) Галилей сразу же примирился со своим выдающимся учеником. Но затем этот вопрос еще раз всплыл в переписке Галилея: французский математик Carcavy (или Carcaville), бывший советником парламента в Тулузе, одновременно с гениальным Ферма, писал Галилею 22/III 1637 г., что он направил ему доказательство одного своего «ученейшего друга»; этим доказательством установлено, что траектория падающего тела (предполагая заданным вращение Земли) не может быть, вопреки тому, что сказано в «Диалоге», ни полуокружностью, ни винтовой линией (Еd. Nаz., XVII, 33; о том, что автором доказательства был Ферма. Галилей узнал несколько позже из письма Elio Diodati от 14/VII 1637г.; Еd. Nаz., XVII, 135). На все эти указания Carcavy Галилей ответил пространным письмом от 5/VI 1637г.; оно представляет собой документ глубочайшего интереса для истории развития основных механических концепций; к сожалению, оно нигде, насколько нам известно, детально не рассмотрено; здесь мы ограничимся тем, что приведем основные тезисы одной из частей письма: 1) Галилей признает, что сказанное им в «Диалоге», будто траектория тела, движение которого состоит из прямолинейного ускоренного и равномерного вращательного, есть полуокружность,— неправильно; но это было сказано им в шутку, как видно из соответствующего места «Диалога» (на самом деле этого отнюдь не видно); 2) поскольку наблюдения производятся у земной поверхности, траектория падающего тела есть парабола; 3) что, тем не менее, он, Галилей, продолжает быть убежденным, что траектория должна закончиться в центре Земли; 4) что в своей новой, печатающейся теперь книге (имеются в виду «Беседы о двух новых отраслях науки») он задается равномерно-ускоренным движением и, слагая его с движением равномерным прямолинейным, получает параболическую траекторию; обстоятельства этого движения, выведенного им ex suppositione (предположительно), превосходно согласуются с экспериментом: «никакого отступления от параболического движения не произойдет, пока мы производим опыты на Земле, на высотах и на расстояниях, нам доступных; но эти отступления будут заметны, велики и огромны при подходе и при значительном приближении к центру» (Еd. Nаz., XVII, 88—93). Таким образом, Галилей ясно сознавал, что изученное им поле движений пригодно лишь как приближение в бесконечно малом и что эти движения каким-то, хотя бы и неясным для него образом, должны быть приведены в соответствие с притягательным действием Земли на падающее тело при всех высотах и при всех расстояниях.

27 Здесь, так же как и выше (п. 25), речь может идти только о галилеевой теории приливов.

28 Описание явлений, приводящих Галилея к утверждению «принципа относительности классической механики», по его красоте можно считать одним из шедевров мировой литературы — столько же научной, сколько и художественной; оно дословно повторено в «Диалоге».

29 О невозможности пользоваться явлениями  восхода и захода звезд для доказательства суточного вращения Земли Галилей говорил уже выше; здесь повторяется то же самое и в отношении годичного движения; из рассуждений Галилея видно, насколько внимательно относился он к явлениям, получившим название «аномальной рефракции»; термин «амплитуды» (amplitudo ortiva et occasa) означает угловое расстояние точек восхода и захода светил соответственно от востока и от запада.

30 И здесь, как под п. 28, следует подчеркнуть, насколько красочно Галилей воспринимал самую суть фундаментальных понятий не только для механики, но и для астрономии, в данном случае явлений, зависящих от параллакса.

31 Здесь мы допускаем третий пропуск в переводе Послания; речь идет о достаточно фантастическом утверждении антикоперниканцев об изменении географических широт под влиянием годичного движения Земли.

32 Галилей дает здесь весьма краткое и действительно недостаточно ясное описание схемы изменения освещения Земли Солнцем в разные времена года и на разных широтах, основанной на принципе поступательного движения Земли по ее орбите, при котором ее ось сохраняет одно и то же направление в пространстве; но все это с классической ясностью развито в «Диалоге» (День третий), как мы упоминали в главах II и III нашей статьи.

33 Иными словами, Земля, сохраняя неизменным направление своей оси по отношению к неподвижным звездам, должна одновременно с обращением вокруг Солнца совершить на своей оси один оборот по отношению к центру обращения, т. е. к Солнцу, в чем и состоит сущность «третьего движения» по Копернику.

34 Наиболее яркая и рельефная формулировка принципа сложения движений, данная Галилеем.

35 Итальянская миля, равная приблизительно 1,8 км; таким образом, по Галилею, скорость вращения точки на экваторе 34 км/мин. (в действительности 28 км/мин.).

36 Все это место довольно удивительно: то, что все тела, как тяжелые, так и легкие, падают на Землю с одинаковой высоты с одной и той же скоростью и многие иные явления, указывающие на независимость ускорения от веса тела, — все это было одной из основных динамических концепций Галилея (см., например, в Еd. Nаz., VII, 228, 249; еd. Strauss, 214, 237); почти все то, что Галилей излагает здесь, относится к рассеянию энергии за счет сопротивления среды; мы понимаем это место как некоторый вызов, который Галилей, не раскрывая сути дела, бросает Инголи: вот как, при непосредственном наблюдении, происходят явления; объясните же, в чем их причина, поскольку все это противоречит вашим утверждениям!

37 Развивая свою общую схему релятивизации определений, Галилей рассматривает здесь и тяжесть как свойство тел, о котором нет смысла говорить без сопоставления данного тела с окружающей его средой; можно думать, что именно эта принципиальная ошибка воспрепятствовала Галилею ввести в динамику понятие массы и обосновать его значение; изложение истории развития понятия тяжести, от древних до Ньютона, могло бы составить предмет особого исследования.

38 Отсюда Галилей начинает краткое изложение его «космической механики» и того своеобразного принципа инерции, о котором было сказано подробно.

39 Здесь, быть может, следует сделать некоторый упрек Галилею в том, что он решает вопросы о возможности осуществления тех или иных движений на основе «слов и названий», против чего он сам горячо боролся (см. главу VII).

40 Из этих слов весьма выразительно обнаруживается, как далек был Галилей от принципа прямолинейного движения по инерции; вопреки многократным утверждениям, встречающимся в общенаучной литературе, следует твердо помнить, что в установлении этого принципа Галилей является лишь довольно отдаленным предшественником Ньютона; так, в «Диалоге» можно найти лишь такое утверждение, высказываемое по поводу стрельбы из орудия: снаряд, выброшенный из ствола вертикально вверх, «не будет двигаться вне прямой (совпадающей с продолжением оси ствола), если только собственный вес снаряда не будет отклонять его вниз» (Еd. Nаz.,  VII, 210; ed. Strauss, 184). Дальше этого Галилей в сущности не идет и в своих «Беседах».

41 Галилей возражает здесь против довольно странных воззрений схоластиков, что прямая не может быть продолжаема до бесконечности, а на достаточно далеком расстоянии превращается как бы в развертку круга.

42 К числу планет, т. е блуждающих светил, древние относили Луну и Солнце.

43 Этот пример популярной лекции Галилея показывает, что он для слушателей не-астрономов становился на почву физических аналогий; и как бы эти аналогии нам теперь ни представлялись странными, в XVII веке они могли производить, хотя бы по своей новизне, весьма глубокое впечатление.